Че, любовь к тебе сильнее смерти! Писатели и поэты разных стран о Че Геваре - Александр Иванович Колпакиди
Шедший рядом с офицером тащил на спине миномет. Клонившееся к закату солнце блестело на его потном лице. Пот просто ручьями лил по загорелому, усталому крестьянскому лицу этого парня. Он даже не успел избавиться от своей смертоносной ноши. Выстрел угодил ему в грудь и он, как шел, по инерции повалился лицом вперед и даже в грохоте выстрелов боя все услышали, как с силой ударился тяжелый ствол миномета о его затылок. Тяжеленная штука. 60-миллиметровый. Так сказал мне Сан-Луис, потом, когда мы несли его в лагерь.
Офицер должен был упасть следующим. Мы, уже распознав по нашивкам в нем главного, выцеливали его. И он, словно остолбенев от происходящего, вместо того, чтобы спрятаться или ответить нам, стоял во весь рост, ошалело глядя на упавшего только что минометчика.
Наверное, все в нашей засаде в этот момент открыли огонь только по нему. И тут случилось необъяснимое. Майор так и остался стоять на месте, а на землю, сраженные нашими пулями, посыпались напиравшие сзади него. Задняя часть армейской колонны попробовала было развернуться в цепь. Их офицер, словно очнувшись, выхватил ракетницу и выпустил в синее небо ослепительно-белый сгусток света, оставлявший за собой пушистый, словно из пара, след. Видимо, это был условный сигнал. Тут же раздался приглушенный рокот моторов. Он становился все сильнее, заполняя окрестные джунгли, пока, наконец, не накрыл своим ревом шум боя. Огромная, как мне показалось, тень, накрыла наши позиции.
Я зажмурился, но Инти, находившийся метрах в двух левее и впереди, подобравшись, дружески толкнул меня в плечо и зашептал:
– Не дрейфь, Ветеринар. Это не твой ангел смерти. Это всего лишь самолет. Всё, что они могут, – побрызгать на нас напалмом… Хотя вряд ли пойдут на это – слишком узкая линия фронта. Сейчас она вовсе исчезнет…
Растормошив меня, комиссар ползком вернулся на свое место и еще пару раз глянул в мою сторону, словно подбадривая.
Что ж, «Сесна» с напалмом на борту была ненамного радостнее ангела смерти. Огонь с небес… Рождественский подарок радушнейших янки, улыбчивых во все шесть рядов своих акульих «чи-и-изов», для своих боливийских широкобрюхих друзей-кайманов. Напалм, вьетнамский дождь смерти… Теперь он шел и в Боливии.
Странно, но когда армейские самолеты совершили свой первый напалмовый налет на Каламину и ранчо сгорело дотла, Рамон даже обрадовался.
Он увидел в этом первый, огненный знак того, что сбывается его предсказание. Его затаенная цель: прийти на помощь братьям-вьетнамцам, оттянуть от растерзанного американцами Ханоя, от спаленной дотла ковровыми бомбардировками и напалмом земли хотя бы часть ненасытных стервятников. Об этом мечтал Рамон, там, под залитой солнцем жестяной крышей Каламины: «Вьетнам дорого обойдется американцам. Мы создадим для них пять, десять «новых Вьетнамов» по всему миру. Земля будет гореть у них под ногами».
И первый «новый Вьетнам» полыхнул там, в самом сердце боливийской сельвы, возле русла реки Ньнкауасу, что в переводе с гуарани[50] означает «чистый исток»…
XII
Инти прополз еще дальше, почти к самой границе колючих кустов, туда, где сверкала залитая солнцем трава. Я, пунцовый от стыда за накативший на меня приступ страха, полез следом за комиссаром. Он, заметив мое движение, а скорее, услышав шорох ползущего тела, обернулся и знаком показал, чтобы я принял левее. Действительно, над местом боя вдруг нависла тишина. Выстрелы как-то разом смолкли. До чего же она была неестественной, непривычной. Тогда мы впервые услышали ее – тишину пустоты. Птицы, звери исчезли, напуганные грохотом боя. Тишина, жуткая. Немое молчание сельвы.
– Сдавайтесь, – вдруг разорвал пустоту сильный гортанный голос Инти. – Выходите с поднятыми руками.
Крик комиссара, словно клич, подхватили другие.
– Сдавайтесь!.. Сдавайтесь!.. – словно сухие, отрывистые выстрелы, посыпалось с нашей стороны.
Вместо ответа несколько пуль просвистели в нашу сторону, срезав, словно невидимыми мачете, ветки кустарников и деревьев. Они стреляли не прицельно, на звук голосов, поэтому пули летели во все стороны. Срезанные ветви падали медленно, словно перья пролетевшего ангела смерти. Стыд – вот что сильнее страха жгло меня изнутри. Так испугаться самолета! Именно стыд выжег остатки страха в моей душе.
Дальше по флангу, левее, за бугорком прятался Фредди Маймура, еще левее, на своей позиции левого крайнего – Сан-Луис. Это Рамон, планируя операцию, распределяя для каждого его маневр в бою, шутливо использовал футбольные термины. Его соратники-кубинцы рассказывали, что командир любил погонять на досуге в футбол. Но в последние годы досуга у него не было, и даже в Гаване, в свободное от основной работы время он со своими замами из министерства промышленности или из национального банка отправлялся на рубку тростника. Ни разу не играли в футбол мы и в Каламине. На ранчо у нас тоже досуг отсутствовал.
Я очень боялся, что Маймура оказался свидетелем моего малодушия. Почему-то перед Инти не было стыдно. Он, как отец, как старший брат, который, если ты оступился, молча подставит плечо.
А Маймура… Он, конечно, не стал бы высмеивать меня… Просто он, убежденный борец, не знал компромиссов. Он был горяч. Он горел революцией, и не признавал никакого иного пламени. Вот почему огонь стыда сжигал мои щеки…
Вдруг Фредди окликнул меня. «Вот… сейчас он скажет, упрекнет меня со своей нестерпимой усмешкой», – внутри словно кипятком ошпарило.
– Ветеринар, эй, Алехандро… – настойчивым шепотом звал он меня. В лице его не было никакой усмешки. Он знаками несколько раз показал, чтобы я следовал за ним и тут же, не дождавшись моих вопросов, ловко и быстро пополз по-пластунски в сторону позиции Сан-Луиса.
Тот ждал нас метрах в десяти выше. Сан-Луис, сохраняя молчание, жестом указал предстоящий нам маршрут, и мне тут же стала понятна задумка Роландо. Нам предстояло с левого фланга обойти позицию засевших солдат и зайти к ним с тыла. Нашему маневру помогало то, что береговая возвышенность, отступая в сельву, давала уклон и, чем дальше в глубь зарослей, тем сильнее, укрывая нас от любых взглядов со стороны реки.
Вскоре крики Инти и ответные выстрелы стали глуше. Осторожно, однако, не мешкая, мы цепочкой продирались по склону, заросшему молодыми деревьями и цепким, низкорослым кустарником. Впереди, прорубая дорогу мачете, двигался Сан-Луис, за ним Маймура, а я следом.
Никто не предполагал, что это может произойти. Там, где заросли кустарника неожиданно обрывались и уклон делался еще круче, два высоких дерева, переплетаясь кронами, образовывали словно бы арку.
Сан-Луис, сделав последние два маха мачете, окончательно расчистивших нам дальнейший
