Сталин. Том 2. В предчувствии Гитлера, 1929–1941 - Стивен Коткин
К тому времени уже много лет продолжалось тайное военное сотрудничество с Германией, нарушавшее положения Версальского договора. Более 100 советских офицеров окончили курсы академии германского Генерального штаба по военному искусству. (Некоторые немецкие офицеры, включая Фридриха Паулюса, приезжали в Москву читать лекции[111].) Большая часть советского генералитета, включая Михаила Тухачевского, бывала в Германии с недолгими визитами, но некоторые обучались там долгое время, в частности Иероним Уборевич находился там на учебе с конца 1927 по начало 1929 года[112]. Этот крестьянин из Литвы (где не было крепостного права), при царе закончивший артиллерийское училище, а в 1917 году вставший на сторону большевиков, бегло говорил по-немецки, своей точностью, пунктуальностью и профессионализмом походил на офицеров германского Генерального штаба и восхищался немецкой техникой и организацией. Он стал любимцем рейхсвера, в то же время пользуясь расположением Сталина, который поставил его во главе нового управления вооружений[113]. Весь танковый парк Красной армии насчитывал не более 90 машин, по большей части еще времен Великой войны, в частности это были французские танки, захваченные у белых. За время, прошедшее после Великой войны, в сфере артиллерии происходили стремительные технические изменения, однако в августе 1929 года Сталин получил еще один убийственный доклад, в котором указывалось, что артиллерия Красной армии находится «почти на том же техническом уровне, на котором она состояла в 1917 году, если не в 1914 году», несмотря на значительные расходы[114]. В конце лета и осенью 1929 года почти все управление и инспекторат артиллерии были арестованы за вредительство. Десять человек были расстреляны; прочие «дали показания» на военспецов из числа бывших царских офицеров, служивших в других родах войск, помимо артиллерии, что предвещало новые аресты[115].
На коротком поводке
Любой диктатор рискует быть свергнутым, когда ради усиления своей власти он укрепляет тайную полицию. Сделанная Каменевым «запись» его разговора с Бухариным включала и слова последнего о поддержке со стороны ОГПУ («Ягода и Трилиссер с нами»). Генрих Ягода и Меер Трилиссер, известный также как Михаил Москвин, давний глава внешней разведки ОГПУ и наряду с Ягодой заместитель председателя ОГПУ, были вынуждены представить Сталину письменные объяснения, копия которых была направлена Орджоникидзе как председателю партийной Контрольной комиссии[116]. Ягоде пришлось сознаться, что он регулярно встречался с Рыковым, который как-никак был главой правительства, — эти встречи происходили в том числе на квартире Рыкова (находившейся в том же здании, что и квартира Сталина). И Ягода, и Рыков были родом из Поволжья[117].
Ситуацию осложняло то, что председатель ОГПУ Менжинский страдал от многочисленных болезней — от сильной астмы до травмы позвоночника, полученной им в автомобильной аварии в Париже. (Он нередко принимал подчиненных, полулежа на диване.) Ходили слухи, что он так и не смог до конца оправиться после того, как его молодая жена умерла во время хирургической операции[118]. Сталин игнорировал его просьбы об отставке. 21 апреля 1929 года, именно в тот момент, когда разворачивались сталинские махинации против «правого уклона», Менжинский перенес тяжелый сердечный приступ. Врачи приказали ему резко ограничить курение, есть поменьше сладкого и отправиться на отдых. Через несколько месяцев, 1 августа, ему было позволено вернуться к работе, но лишь при условии, если он будет ходить на службу через день и ограничит свой рабочий день пятью часами. Менжинский отказался соблюдать эти требования и все равно вернулся на Лубянку[119]. Однако его отлучки и продолжающаяся болезнь обострили и без того напряженные интриги в ОГПУ. Пока Ягода проводил отпуск на юге, Трилиссер на собрании партактива ОГПУ призвал к самокритике с целью очистить управление от недостойных людей и обвинил Ягоду в «отступлении от генеральной линии партии, в правом уклоне»[120].
Незадолго до этого оперработники ОГПУ получили приказ не упоминать названия и местоположения их отделения даже в секретной внутренней переписке, чтобы в случае утечки никто посторонний не мог расшифровать структуру этой организации[121]. Теперь же Сталин писал Менжинскому (16 сентября 1929 года): «Оказывается, у вас (у чекистов) взят теперь курс на развернутую самокритику внутри ГПУ. Иначе говоря, чекисты допускают те же ошибки, которые допущены недавно в военведе [военном ведомстве]… Не забудьте, что ГПУ не менее военная организация, чем военвед. Нельзя ли… принять решительные меры против этого зла»[122]. Потерпевший поражение Трилиссер уступил свою должность Станиславу Мессингу, находившемуся в близких отношениях с таким же, как он поляком, Менжинским. В то же время сталинский фаворит Ефим Евдокимов был вызван в центр с Северного Кавказа и поставлен во главе секретно-политического отдела ОГПУ, которому подчинялись секретный, контрразведывательный, особый (армия), информационный (анализ разведданных), восточный и оперативный отделы — с целью создать противовес Ягоде[123].
Евдокимов заметно выделялся на фоне примерно 2 тысяч тогдашних оперработников центральной организации ОГПУ. Подчинявшееся ему северокавказское управление занимало в Союзе первое место по наградам благодаря длительной борьбе против вооруженного до зубов населения («бандитских формирований») — гражданской войне после Гражданской войны[124]. Более того, в сфере его компетенции находилось и то место, куда Сталин уезжал в отпуск. В сговоре с диктатором сфабриковав Шахтинский процесс 1928 года, Евдокимов стал звездой всесоюзного масштаба (а в 1930 году получил свой четвертый орден Красного Знамени)[125]. Он заботился о семьях своих подчиненных и устраивал для них у себя дома пирушки
