Сталин. Том 2. В предчувствии Гитлера, 1929–1941 - Стивен Коткин
Сотрудница газеты «Крестьянка» Елена Микулина (г. р. 1906) столкнулась с препятствиями при попытке издания своей брошюры «Соревнование масс» о текстильщиках Иваново-Вознесенска. В начале мая 1929 года она храбро принесла рукопись в партийный секретариат, Сталину, и обратилась к его помощникам с просьбой о встрече с ним. Сталин, удивляя подчиненных ему функционеров, велел своему главному помощнику, Ивану Товстухе, вызвать ее 10 мая на Старую площадь. «Вы хотели мне что-то сказать?» — якобы спросил он Микулину, на что та ответила: «Я ничего не скажу, потому что я страшно боюсь и совсем обалдела». «Ха-ха-ха, — засмеялся Сталин. И в смехе показались зубы. И все лицо, усеянное крупными рябинами, тоже засмеялось». Они поговорили о том, куда еще может отправиться Микулина, чтобы написать репортаж о социалистическом строительстве: в качестве такого места назывался Казахстан, где сооружалась Туркестано-Сибирская железная дорога[93]. Микулина попросила Сталина написать предисловие к сборнику ее статей, что он и сделал на следующий день, отправив предисловие с курьером к ней в общежитие. Предисловие, в котором утверждалось, что начался «могучий производственный подъем трудящихся масс», было опубликовано в «Правде» (22.05.1929). Государственное издательство немедленно напечатало брошюру Микулиной тиражом в 100 тысяч экземпляров. Один из них Микулина послала Сталину со своим автографом и посвящением: «Не могу я сказать Вам, как сильно Вас люблю»[94].
Сталин в своем предисловии обращался с предупреждением ко всем, кто осмелится тормозить «творческую инициативу масс»[95]. После этого начали появляться отзывы. Автор одного из них, редактор ярославской газеты, сообщал Сталину, что «рабочие встречают брошюру издевательским смехом», но тем не менее спрашивал, заслуживает ли публикации его собственная разгромная рецензия (черновик которой он приложил к письму)[96]. Другой отзыв, переданный Сталину партийным боссом Иваново-Вознесенска, он удостоил ответа. «…не так-то легко „вводить в заблуждение тов. Сталина“», — писал диктатор. — «…я решительно против того, чтобы давать предисловия только к брошюрам и книгам литературных „вельмож“, литературных „имен“… У нас имеются сотни и тысячи молодых способных людей, которые всеми силами стараются пробиться снизу вверх»[97].
«Социал-фашисты»
Большевизм, как и итальянский фашизм, представлял собой бунт против либерального конституционного строя и европейской социал-демократии. Согласно формулировке Сталина, утвержденной на VI конгрессе Коминтерна (1928), буржуазия, отчаянно стремящаяся удержать в своих руках власть, прибегала к попыткам создания экстремистских фашистских режимов, привлекая к сотрудничеству социал-демократов. Соответственно, социал-демократия, которая старалась примирить рабочих с капитализмом, тем самым добиваясь, чтобы они отвернулись от якобы родной для них Коммунистической партии, являлась повивальной бабкой фашизма («социал-фашизм»)[98]. Социал-демократы отвечали коммунистам такой же враждебностью и нередко сами провоцировали ее, изгоняя коммунистов из профсоюзов и агитируя против советского режима. Во время столкновений 1 мая 1929 года Социал-демократическая партия Германии выступала на стороне полиции против противозаконных пролетарских уличных шествий, к которым призывали немецкие коммунисты; 30 человек были убиты, почти 200 ранены и более 1000 арестованы[99]. Коминтерн осудил берлинские события как социал-демократический террор. Состоявшийся в следующем месяце съезд Коммунистической партии Германии принял резолюцию, утверждавшую, что «социал-демократия готовит… установление фашистской диктатуры»[100].
В Москве 3 июля 1929 года начал работу 10-й расширенный пленум Коминтерна с участием 72 делегатов, половина из которых имела решающий голос. Генеральный секретарь Коминтерна финн Отто Куусинен отметил, что «исход следующей войны и следующей гражданской войны решат заводы», тем самым призывая оказать сплоченную поддержку советской индустриализации[101]. Сталин добавил в тезисы следующий фрагмент: «Исполком Коминтерна предлагает обратить особое внимание на усиление борьбы с „левым“ крылом социал-демократии, которое препятствует распаду социал-демократии, распространяя иллюзии об оппозиции этого крыла к политике руководства социал-демократии, но в действительности решительно поддерживает социал-фашизм»[102]. Бухарин, формально остававшийся председателем Исполкома Коминтерна, даже не участвовал в заседаниях, а в последний день работы пленума (19 июля) на его место был назначен Молотов[103]. В частной беседе Клара Цеткин, известная немецкая коммунистка, говорила товарищу из Швейцарии, что «Коминтерн превратился из живого политического органа в мертвый механизм, который только и способен, что, с одной стороны, глотать приказы на русском, а с другой — отрыгивать их на других языках». Однако публично она все так же поддерживала дело революции своим авторитетом, держа язык за зубами[104].
Другие зарубежные коммунисты одобряли новый воинственный курс, на который свернула советская партия при Сталине. Клемент Готвальд, отвечая на утверждения о том, что Коммунистическая партия Чехословакии находится под каблуком у Москвы, бахвалился в Национальном собрании своей страны: «Мы ездим в Москву, чтобы узнать у русских большевиков, как свернуть вам шеи. (Возмущенные выкрики) А вам известно, что русские большевики — мастера в этом деле! (Сильный шум)»[105].
Передовая техника. Аресты
Ворошилов в частном письме (08.06.1929) Орджоникидзе, который находился на лечении, сообщал о своей стычке с Бухариным на заседании Политбюро. «…я потерял самообладание и выпалил в лицо Николашке — лжец, сволочь, дам в рожу и прочую чепуху, и все это при большом количестве народа, — сетовал он. — Что Бухарин дрянь человек и способен в глаза говорить подлейшие вымыслы… все же, я поступил неправильно… Бухарин после этой сцены покинул заседание П[олит]Б[юро] и не вернулся». А ведь Ворошилов вместе с большинством Политбюро только что проголосовал за то, чтобы учесть пожелания Бухарина относительно его нового места службы: это был один из редких случаев, когда Политбюро шло против Сталина[106]. Вскоре после этого Сталин заставил Политбюро пересмотреть военный аспект индустриализации, хотя всего несколько месяцев назад был формально утвержден максималистский вариант пятилетнего плана. 15 июля были изданы два секретных постановления, которые в значительной степени служили запоздалым знаком солидарности с Ворошиловым и Красной армией в их противостоянии с Рыковым, проводившим осторожную фискальную политику[107].
В первом из этих постановлений подчеркивалась давняя точка зрения, согласно которой все государства, с которыми СССР граничил на западе, необходимо было
