Всеволод Иванов. Жизнь неслучайного писателя - Владимир Н. Яранцев
Но мечтателем был уже давно сам Иванов, создававший цикл своих «фантастических рассказов». И писал он их так явственно, словно сам побывал то на Бородинском поле, то близ древнего Коринфа, в гостях у Сизифа, то в Багдаде и Константинополе времен Арабского халифата. И вдруг перед ним, его творческим взором, явился другой Александр – Меншиков, собственной персоной, воскресший из вечной мерзлоты далекого сибирского городка Березова. «Светлейший» князь так овладел им, что не отпустил, пока Иванов не приступил к написанию рассказа под названием «Генералиссимус», как об этом свидетельствуют записи в дневнике в феврале-марте 1962 г.: «Читал (…) биографию А.Д. Меншикова. – Лицо!» (21–22 февраля); «читал и писал “Генералиссимуса”» (23 февраля); «Писал “Генералиссимуса”, что-то много получается, растянуто: надо сократить» (28 февраля); «Переписывал “Генералиссимуса”. Хлопот, словно роман!» (1 марта); «План “Генералиссимуса”: любопытно, что будет?» (4 марта); «Окончил черновики “Генералиссимуса” – завтра начну переписывать…» (5 марта); «Днем дописывал “Генералиссимуса”…» (6 марта); «Завтра сажусь переписывать “Генералиссимуса”. Что-то его ждет, беднягу?» (7 марта) и т. д. Помимо того, что Иванов садился за рассказ почти каждый день, он и относился к своему герою как к живому. Точнее, ожившему, воскрешенному доктором Гассановым, хирургом-кудесником. Тем более что тело Меншикова оказалось «заморожено идеально», а «жизнедеятельность организма, как ни странно, не нарушена». Оставалось только перелить кровь, и «светлейший» благополучно ожил! «Не удивился ни автомобилю, ни самолету, ни железной дороге», наоборот, «технику и основные начатки современной науки он понял быстро», как и современный язык. Только услышав о социализме и грядущем коммунизме, немного оживился. «Все общее? А почему бы и нет? (…) Это – удало и по-русски».
Но в целом этот «светлейший» уж слишком спокоен и сдержан, будто видит сон, зная, что вот-вот проснется и вновь умрет. 276 лет как-никак! До встречи Меншикова со Сталиным остается неясным, откуда у Иванова вообще родилась такая тема: идет ли в рассказе речь о воскрешенном прошлом в лице «светлейшего» для сопоставления прошлого с настоящим в развенчание или назидание, или Меншиков действительно явился к нему как писателю, находящемуся на пороге жизни и смерти – во сне или наяву, как хрономираж, не так важно – и Иванов думал, как это истолковать? Но сцена встречи вопрос разрешила: генералиссимус № 1, сподвижник Петра I, явил наглядный контраст генералиссимусу № 2, Сталину. И если этот 2-й выглядел ходячим покойником, живым трупом, то 1-й сиял свежестью. Был живее всех живых. «Поношенное лицо, разбитая походка, полинялый взгляд бесцветных глаз, морщинистая шея» – у Сталина, и «розовое, яркогубое лицо» – у Меншикова, и вдобавок рост и стать Петра I, вельможный важный вид, привычка повелевать. И окончательно разъясняет загадку полковник Порскун, которому уже все ясно: это тот, кто «рвется к власти и не очень почтителен», т. е. заговорщик. «Отправить в Сибирь, в лагерь – Зэк – номер», – обдумывает он проблему. А уже в финале рассказа приходит к выводу, что Меншиков «готов на государственный переворот», и заключает: «Предлагаю привести некоего, называющего себя Меншиковым, в исходное положение», т. е. в могилу. «Проект инструкции прилагаю».
Значит, все ясно. Иванов просто написал антисталинское, «оттепельное» произведение, о чем свидетельствует высокая оценка рассказа самим Паустовским, одним из застрельщиков «оттепельных» событий и печатных изданий. Правда, вот только рассказ этот был известен организатору альманаха «Тарусские страницы» в устном виде, а в письменном так и не был завершен. То, что опубликовано в 2001 г. в журнале «Дружба народов», и то, что мы цитировали (есть и более ранний вариант 1998 г.), – это поздняя реконструкция, созданная с целью опубликования. Публикаторы при этом допустили редакторское вмешательство, контаминацию «текста черновых и беловых автографов, сокращения, выборки и т. д.». Иванов разрешал это делать только своей жене Т. Ивановой, а реконструкторы рассказа решили по-своему. Впрочем, этот «проступок» был «заглажен» публикацией в сборнике «Неизвестный Всеволод Иванов», видимо, всех фрагментов произведения, которые, по словам Иванова, у него в 1962 г. разрастались в целый роман. Всего набросков к рассказу 97, что тянет если не на роман, то на повесть, и они очень похожи на то, что писатель делал со своими «Сокровищами Александра Македонского». И что можно назвать уже какой-то стойкой неспособностью к написанию законченного произведения. Вячеслав Вс. Иванов, автор предисловия к реконструированному «Генералиссимусу» в «Дружбе народов», пишет почти то же самое: Иванов «постепенно в последнее десятилетие своей жизни перестает додумывать начатое и часто ограничивался записью сюжета и отдельных фрагментов».
Повесть «Хмель, или Навстречу осенним птицам» была редкой удачей законченного произведения. Может быть, для этого, для цельности и завершенности, он и поехал так далеко, в Забайкалье. Но, как мы заметили, целостности «Хмелю» придали не только чувство радости и хмель возрожденной жизни, но и хмель смерти: возможно, что Иванов шел к ней навстречу, желая найти ее не в больнице, а на скалах и речных порогах буйной, дикой природы этих глухих мест с вечной мерзлотой. А тут ему явился Меншиков как «исторический» результат его штудий томов по истории России, а может, и «настоящий», как являются видения загробного мира в преддверии собственной смерти. А он в 1962 г. был уже на самом ее пороге. И вряд ли Сталин и «оттепельный» хмель могли его занимать больше, чем «вечные» вопросы. Об этом свидетельствуют и поздние записи к «Сокровищам Александра Македонского», и к «Генералиссимусу», и в дневнике, когда осенью 1962 г. Иванов оказался в больнице и делал там отрывочные записи, похожие на предсмертные. Особенно когда он думал «о своих работах». Причем первой была записка «О построении града», названием своим напоминающая религиозные трактаты и отсылающая к «Эдесской святыне». Об «Эдесской святыне» он думает тоже как о повести, религиозно: «Борьба за единобожие, против многобожия, в том числе и арианства, велась не только христианами, но и мусульманами, которые победили, нашли аллаха, единого бога христиане, византийцы, вернулись в сущности к многобожию – иконы». Похоже, атеиста и «буддийца» Иванова в преддверии своей смерти волновали мысли о Боге, в которого верили и мусульмане.
Судьба дала Иванову еще почти год жизни – десять месяцев. И неожиданное предложение киностудии «Мосфильм» написать сценарий для фильма «Бронепоезд 14–69». Тогда, в феврале, он принял его с энтузиазмом, «откликнулся сразу», решив писать «по-своему», новыми глазами посмотреть и на повесть, и на пьесу. Новизна, однако, коснулась больше изображения белых. И самое значимое, не считая появления трех друзей-офицеров Незеласова, редакции газеты «Белое знамя» и Вари, дочери ее редактора, поэтессы, влюбленной в Незеласова, это религиозная составляющая его миссии. Иванов даже ввел нового персонажа – священника о. Серафима, который садится в бронепоезд,
