Евреи в России: XIX век - Генрих Борисович Слиозберг
Среди петербургских евреев у меня не было ни одной знакомой семьи. Печально и одиноко проводил я первые недели пребывания в столице. Университетские лекции все больше меня разочаровывали, но я себе не позволял пропускать их. Слушателей на курсе было свыше семисот; евреи в общей массе терялись. Евреев, пока был открыт еще доступ для них в Военно-хирургическую академию, в Петербургский университет, не имевший медицинского факультета, поступало немного; громадное большинство евреев, поступавших в высшие учебные заведения, избирали медицинские факультеты в провинции, и поэтому в Петербургском университете были лишь немногие из Виленского учебного округа и немногие окончившие гимназию в самом Петербурге. Из последних на моем курсе юридического факультета не было ни одного. Вообще ни одного из товарищей-евреев по курсу я не знал в первое время. Они не имели особого места для встреч, они смешивались с общей массой студентов. Все были чужие друг другу, только постепенно завязывались знакомства, и то не по аудиториям и не в библиотеках, где мало работали, а на вечеринках, которые зимою устраивались отдельными кружками. Землячеств национальных или областных при мне еще не было.
После долгих ожиданий результата от публикаций о готовности моей быть репетитором или учителем я наконец получил урок по 20 рублей в месяц. Это меня ободрило. Случай помог мне поселиться, в интересах экономии, в одной комнате со студентом-технологом Венгеровым; он оказался братом жены Я.Г. Розенфельда, редактора «Рассвета». Я стал бывать у Розенфельда и познакомился с редакцией «Рассвета» — той газеты, которую я так жадно читал, будучи гимназистом 8-го класса.
Есть еврейская притча: один мудрец на вопрос, чем отличается гора от великого человека, ответил: «Чем больше приближаешься к горе, тем она становится все выше, тогда как, приближаясь к великому человеку, замечаешь, что он становится все меньше».
Редактор газеты вообще, еврейской газеты «Рассвет» в частности казался мне в моем гимназическом воображении великаном мысли, энергии, инициативы — кипучим источником, откуда исходят струи едва сдерживаемого, разливающегося по всей земле негодования против еврейского бесправия. Редактор «Рассвета», присяжный поверенный Я.Г. Розенфельд, переселившийся в Петербург из Минска, этими, казавшимися мне необходимыми свойствами редактора — ни величием ума, ни кипучестью энергии — не обладал. Правда, это был глубоко симпатичный, приятный и образованный человек, с прекрасной душой, всецело преданный еврейскому народу. Я не помню его статей, и у меня не осталось в памяти никаких впечатлений относительно его публицистических дарований. Едва ли он был и умелым организатором. Редакцию составлял кружок молодых тогда, талантливых людей; фактическое управление делом находилось в руках знатока еврейства, человека исключительно даровитого и всем своим сердцем еврея, студента Института инженеров путей сообщения С.А. Танненбаума. Впоследствии он стал редактором технического официального органа Министерства путей сообщения[180], в которое он был принят на службу в ту эпоху, когда самый доступ в Институт инженеров был сначала крайне затруднен, а вскоре и совершенно закрыт, когда евреев уже совсем не принимали на службу по Министерству путей сообщения и по железным дорогам, не только правительственным, но и частным: даже по таким, в правлениях коих председательствовали евреи. Этот остракизм, кстати, был своеобразным ответом правительства Александра III на то, что железнодорожное строительство в России было столько обязано своим развитием инициативе евреев — Полякова, Кроненберга и Варшавского.
«Рассвет» выпускался при неустанном участии Танненбаума; большая часть передовых статей без подписи принадлежала его перу. Он обладал недюжинными публицистическими дарованиями, и если бы он не сменил профессию журналиста на служебную карьеру в качестве инженера, несомненно занял бы как публицист выдающееся положение в печати. Во все дела редакции в то время, когда я ближе познакомился с ее составом и с ее внутренней организацией, усиленно вмешивалась жена редактора, Л.M. Розенфельд, женщина с большой энергией, подавлявшею невеликую энергию ее мужа, самого редактора, женщина очень неглупая, но несколько своенравная. Это вмешательство, которое устранить Розенфельд не умел, действовало неблагоприятно на дела «Рассвета» и приводило к столкновениям, имевшим вредное влияние на судьбу газеты. Одно такое столкновение привело к уходу из состава сотрудников старика Г.И. Богрова, автора знаменитых, имевших заслуженный большой успех «Записок еврея»[181] и других произведений, сделавших его чрезвычайно популярным у еврейских читателей. В это время в «Рассвете» печатался его роман «Накипь века»[182]. Я, по молодости лет и по неумению отказать в просьбе г-же Розенфельд, принял по ее поручению участие в попытке уладить недоразумение между нею и Богровым.
С этой целью я и другой молодой человек посетили Богрова в его квартире (в том же доме, где помещалась редакция «Рассвета»). Способ «улажения», предуказанный нашей доверительницей, был совершенно нелеп и мог привести только к обострению конфликта. Я ожидал увидеть импозантного, даже обаятельного знаменитого писателя, но был разочарован. Мы застали его в кабинете, мало похожем на лабораторию великого писателя. Он был крайне раздражен против г-жи Розенфельд и редакции вообще, и выражено было это раздражение в форме, обнаруживавшей человеческую слабость, а отнюдь не величие. Сообщение, которое мы сделали, было по существу комичное, и положение мое и моего товарища, студентов-первокурсников, было основательно смешным; если бы он отнесся к нему с иронией, вместо того чтобы намекнуть на возможность вмешательства всесильного тогда главы полиции Грессера, то это было бы правильнее. И по внешнему виду, и по речи своей старик Богров больше напоминал бухгалтера банка, в котором он служил, чем писателя.
Впечатление мое было, однако, мимолетным, и больше я его не видел. Но отношение к нему в редакции «Рассвета» было равнодушное; его ценили как популярного автора, но чисто еврейские общественные стремления членов редакции, очевидно, были ему чужды. Тогда уже говорили, что он крещен; не знаю, насколько верны были эти слухи в отношении к дате формального оставления им еврейства. Как известно, хоронили его в 1885 году не как еврея.
В редакции «Рассвета» встречал я, хотя и редко, Семена Афанасьевича Венгерова, известного писателя, одного из самых плодовитых историков и критиков
