Евреи в России: XIX век - Генрих Борисович Слиозберг
Товарищей по гимназии со мной поступило на юридический факультет в Петербурге немного, и я с ними встречался мало. Один из них был племянник известного генерала Левицкого, бывшего начальника штаба в турецкую кампанию при главнокомандующем Николае Николаевиче Старшем. Он жил с матерью у своего дяди. Это был единственный дом, где я встречался с товарищем по гимназии. Меня очень тепло принимали, а генерал Левицкий давал мне кой-какую работу — переписку докладов и военных проектов, оплачивая ее по 30 копеек за лист.
К.В. Левицкий пользовался большим авторитетом в военных сферах и сохранил со времени турецкой войны свою близость к великому князю. Не любя делиться своими воспоминаниями, касающимися событий войны, он, однако, когда один раз зашел разговор о евреях, рассказал, как развивался в официальных кругах во время войны антисемитизм. В сферах, близких к главнокомандующему, то есть к Николаю Николаевичу, в течение турецкой войны неудачи русской армии объясняли крайней неисправностью интендантской части — военных поставщиков и подрядчиков. Таковыми были почти исключительно евреи, начиная с главных подрядчиков — Компании Горовиц, Грегер и Каган, впоследствии попавших даже под суд[176]. Убеждение в недобросовестности евреев-подрядчиков было настолько укоренившимся, что верили всяким заявлениям о неисправности того или другого поставщика без какой-либо проверки; всякие злоупотребления со стороны интендантства и других агентов по снабжению армии прикрывались ссылкою на виновность евреев. Последствием этого было быстро растущее раздражение против евреев вообще, и это замечалось особенно в штабе той армии, которою командовал наследник цесаревич, глубоко проникшийся антисемитским духом. Враждебно настроенный против евреев Александр III с этим настроением вступил на престол.
Сообщение генерала Левицкого я всегда припоминал, когда приходилось впоследствии объяснять себе причины того беспощадного разгула антисемитизма, которым руководилась политика центральной власти за все время царствования Александра III и который преемственно перешел и к следующему царствованию. Становилось понятным, почему вслед за вступлением на престол Александра III выдвинулся на первую очередь еврейский вопрос. Нужно было отвлечь внимание общественного мнения от всего того, на что надеялись в последние месяцы прежнего царствования, во время диктатуры Лорис-Меликова, то есть от либеральных реформ. С другой стороны, губернским властям нужно было во что бы то ни стало замять результаты сенаторской ревизии Половцева в Киевской, Херсонской и Черниговской губерниях[177]. Министр внутренних дел, назначенный Александром III в первые же дни по вступлении на престол, граф Николай Павлович Игнатьев, бывший посол в Константинополе, знал по близости своей к балканским делам (он был представителем России в Сан-Стефанских переговорах), каким способом перед бывшим наследником объяснялись всякие непорядки и злоупотребления в действующей армии и к чему приучили царя: «евреи виноваты»; этим все как бы разъяснялось; этому так легко верили.
Мне случалось впоследствии читать много всеподданнейших отчетов губернаторов, которые представлялись ежегодно непосредственно царю. В них поражало обилие материала по еврейскому вопросу, конечно, с яркой антисемитской окраской. И чем более негоден был губернатор, чем хуже умел он справляться с управлением вверенной ему губернии или устранять непорядок, тем больше внимания уделял такой губернатор в своем всеподданнейшем отчете евреям и тем больше накладывал густых красок при изображении еврейского засилья, вреда, приносимого евреями и т. п. Такие места во всеподданнейших отчетах неизменно удостаивались Высочайших отметок. По действовавшему правилу, все отметки царя вносились в Комитет министров на предмет исполнения и осведомления министров о директивах свыше. Все отметки царя, касавшиеся евреев, делались, таким образом, известными не только министрам, но и канцеляриям, а затем и губернаторам; этим путем осведомляли администраторов о вкусах царя. Всякая отметка считалась большим отличием для автора данного отчета, ибо свидетельствовала, что губернатор умеет отмечать важные явления; важность их ведь определялась для верных слуг не существом данного дела, а вкусами хозяина. Понятно поэтому, что всякая отметка по поводу евреев вызывала у других губернаторов охоту привлечь и к себе высочайшее внимание. Этим объясняется то странное явление, которое я могу констатировать из знакомства с ставшими мне доступными впоследствии секретными материалами: что всякая антисемитская мысль во всеподданнейшем отчете одного губернатора находила на следующий же год подражание в отчете другого губернатора, причем автор нового отчета прибавлял кое-что и от себя. Царя, таким образом, питали мыслями, соответствовавшими его собственному вкусу, постоянно подогревали и варьировали одно и то же блюдо, смотря по сезону, — то об экономическом вреде евреев, то об обособленности их, то, наконец, о политической их неблагонадежности и, в особенности, о революционном настроении еврейской молодежи, заражающем прочие элементы в школе, и т. п. Я имел поэтому полное основание всегда утверждать, не только в печати и в публичных выступлениях, но и в неоднократно делаемых официальных заявлениях, что антисемитизм в политике последних двух царствований шел не снизу вверх, а, напротив того, сверху вниз и отнюдь не объясняется ни объективными данными жизни, ни якобы враждебным к евреям настроением народных русских масс. Лживым было утверждение, будто погромы начала восьмидесятых годов прошлого века явились формой протеста населения против еврейской эксплуатации или экономического засилья, Развитие погромов шло также сверху вниз, и начало ему положено было тем же первым министром Александра III графом Игнатьевым.
Хочу сказать здесь несколько слов о другой встрече в том же доме моего гимназического товарища. Еще в Полтаве у его матери в доме жил наш учитель греческого языка Д.С. Кукуричек, педагог бездарный, но большой оригинал. Мы знали, что он очень образованный человек, и считали его большим чудаком; он не был строг, никогда не налагал на провинившихся взысканий; он как бы «не сопротивлялся злу». Я с ним в Полтаве не был близко знаком как с человеком, но понимал, что Кукуричек вовсе не так прост, как кажется. Вскоре после моего выхода из гимназии он вышел в отставку и поселился в семье указанного товарища, сначала в Петербурге, а потом в имении, возле Боровичей Новгородской губернии, где он лет через пятнадцать умер, В Петербурге я с ним встречался, успел познакомиться довольно близко и узнал, что он караим[178] по происхождению, принявший по окончании курса лютеранство; он жил некоторое время в Италии и в совершенстве изучил итальянский язык, составил даже ныне забытый учебник грамматики этого языка[179], он обладал большими знаниями по филологии, был превосходным классиком. По-видимому, он готовился к профессуре, но потерпел какую-то осечку в жизни и ушел в самого себя; он избегал разговоров о своем прошлом даже с близкими; так он и унес в могилу тайну своей сложной психологии,
