Евреи в России: XIX век - Генрих Борисович Слиозберг
Испытания на аттестат зрелости в то время поглощали все время даже у такого воспитанника, который хорошо учился и для которого предстоящий экзамен не представлял опасности. Важно было не только получить аттестат зрелости, но и получить золотую медаль. Правда, она тогда еще не нужна была для поступления в университет, как впоследствии, когда введена была норма для поступления в высшие учебные заведения. Но я не допускал мысли, что не получу золотой медали. Экзаменовались и мои ученики, и их нужно было усиленно подготовлять к испытаниям. Приходилось работать чуть ли не двадцать часов в сутки, а между тем цвели акации, полтавский воздух благоухал и в городском саду появились фиалки. Вернулась из Петербурга и та девушка, которая впоследствии сделалась моей женой. Все это создало настроение, не допускавшее сосредоточения мысли девятнадцати летне го юноши на общих вопросах, и, несмотря на интерес, который уже во мне развился к общему положению евреев, подготовка к изданию правил 3 мая 1882 года, знаменитых Игнатьевских правил, и самое издание их прошли для меня как бы незамеченными. В Полтаве ничего об этом не знали.
В полтавской гимназии в течение нескольких лет заведено было, что ученики 8-го класса делали ежемесячные взносы на образование фонда для подкупа почтовых чиновников, за то, что они давали возможность тайно вскрыть пакеты с экзаменационными темами для письменных испытаний. Эти темы для гимназии посылались из канцелярии попечителя учебного округа, в пакетах по каждому предмету особо. Получение зараз нескольких пакетов от попечителя давало возможность почтовым чиновникам узнавать о времени прибытия тем, и им ничего не стоило на несколько часов задержать доставку пакетов в канцелярию гимназии и за это время ознакомить с содержанием их представителя гимназистов 8-го класса. За неделю, таким образом, мы знали, какие задачи по алгебре, арифметике, геометрии, тригонометрии нам зададут, какое сочинение нам нужно будет написать, какой перевод с русского на латинский и греческий языки нам надо будет сделать. В большом актовом зале, где происходили экзамены, в присутствии всего педагогического совета, директор бережно откроет пакет и прочтет, на какую тему желает испытывать нас попечитель округа, а мы, ученики, еще за неделю до того проникли в тайну закрытого пакета. За эту неделю работа у меня кипела. Приходилось писать сочинения для товарищей, применительно к умственному уровню каждого. Нельзя же было какому-либо Петрову, еле получавшему тройки за сочинение, написать сочинение на пятерку. Надо было варьировать ошибки в переводах на греческий язык, строго учитывать, сколько ошибок допустимо для того или другого ученика, — словом, хлопот и забот было много. Экзаменационный период продолжался до середины июня. Наконец прошел последний экзамен, и педагогический совет должен был признать нас зрелыми. Радость окончания гимназии была для меня, однако, омрачена. Несмотря на круглую пятерку в аттестате, мне и другому моему товарищу-еврею даны были только серебряные медали, а наш товарищ-христианин, которому я писал переводы для экзамена и решал задачи по математике, который никогда не стоял выше нас по разрядному классному рангу, — получил золотую медаль. На таком решении совета настоял директор гимназии Шафранов. Эго была несомненная дань антисемитизму сверху, впервые в Полтаве проявившемуся лично на мне, и притом еще со стороны самого директора гимназии, который, как я уже указывал раньше, будучи несомненно антисемитом, до сих пор воздерживался от антисемитских проявлений.
Система перелавливания тем из округа была известна в кругах молодежи, и это обстоятельство привлекало много экстернов в Полтаву. У нас было основание предполагать, что и педагогический состав имел об этом надлежащие сведения. Сами учителя лучше посторонних знали, что их преподавание далеко не так блестяще, чтобы все абитуриенты могли успешно сдавать экзамены. Я не помню случая за последние годы пребывания в гимназии, чтобы кто-нибудь не получил аттестата зрелости. Особенно успешно проходили письменные испытания, то есть та часть экзаменов, которая представлялась всегда наиболее трудной: тут учителя никакой помощи экзаменуемым оказать не могли, как это возможно было бы при устных экзаменах. При моем выпуске случился притом такой курьез, который не мог не навести учебное начальство на подозрение. Заведовавший вскрытием пакетов на почте второпях перепутал основную и запасную тему по одному отделу математики. Можно себе представить ужас, объявший абитуриентов, размещенных в актовом зале за отдельными столиками, когда оглашена была не та задача, которую каждый имел в решенном виде у себя на записочке. Пришлось прибегнуть к обычному, хотя и весьма затрудненному в данной обстановке, способу пересылки соседям, и от них дальше, решения неожиданной задачи. Мы заметили, что надзор учительский был на этот раз слабее.
Мне необходимо еще охарактеризовать женскую часть молодежи в Полтаве. Я не помню ни одного женского хедера. О совместном обучении у меламедов не могло быть и речи. И редко можно было бы найти семью, у которой дочь училась бы читать и писать по-еврейски. Но зато девочек охотнее отдавали в общие учебные заведения; евреек в женской гимназии поэтому было всегда больше, чем евреев-воспитанников в мужской. Общий уровень развития женской молодежи был не выше мужской: то же отсутствие высших интересов, и лишь редкие исключения встречались в старших классах. Очень немногие были знакомы с писателями, обязательными, так сказать, для «развитых» молодых людей, — Писаревым, Добролюбовым, в особенности Чернышевским, запрещенными для чтения. Еврейки не представляли исключения. Еврейские барышни из более состоятельных кругов интересовались нарядами, танцами и ни в какой мере не проявляли «мировой скорби», В существовавших немногих кружках молодежи барышни вовсе не участвовали.
Наконец наступил желанный час, когда нужно было выбрать университет и готовиться к отъезду. Но прежде всего нужно было решить трудный вопрос — выбор факультета. До моего выпуска в Полтаве почти не было случая, чтобы еврей-гимназист поступил не на медицинский факультет. Из реального училища дорога вела в технические учебные заведения, из гимназии для евреев вела одна тропинка — в медицинский факультет.
Казалось несомненным, что и мне суждено пойти по медицинской дороге. Этого желал и мой отец. Но эти ожидания его не оправдались, и, после долгих колебаний, мне удалось его убедить согласиться на избрание юридического факультета. Я бы едва ли мог привести какой-либо решающий аргумент в пользу этого выбора; по крайней мере, теперь я не помню, что именно окончательно решило мой выбор. Помню, что привлекателен был для меня пример Оршанского. В доводах, которые я приводил в беседах с отцом, я, хотя и не имел точного представления о деятельности адвоката,
