Евреи в России: XIX век - Генрих Борисович Слиозберг

русской литературы, родственника г-жи Розенфельд. Он производил впечатление малообщительного молодого ученого и в редакционном кружке участия не принимал. Активным работником по газете был тогда еще совсем молодой Н.М. Виленкин, поэт и писатель, ставший известным под именем Минского. Фельетоны Норд-Веста (псевдоним, под которым он писал в «Рассвете») пользовались большим успехом. Невзрачный, невысокого роста брюнет, с неправильными чертами несколько сурового, как бы разочарованного лица, но с глубокими умными глазами, — от него веяло талантом; достаточно было прислушаться короткое время к его беседе, чтобы сразу разгадать, что имеешь дело с недюжинным человеком, с оригинальным мировоззрением. И в нем не замечалось специально еврейского настроения — он был писатель-еврей, но не еврейский писатель. Он будил в своих произведениях, помещавшихся в «Рассвете», чувства, обычные для всей интеллигенции того времени, но никаких чисто еврейских чувств не возбуждал: таким поэтом-писателем мог бы быть и нееврей, знакомый с еврейской жизнью. Как и С.А Венгеров, Минский скоро и формально отошел от еврейства, приняв христианство.

Душою сравнительно небольшого кружка «Рассвета» был блестящий, необыкновенно изящный молодой адвокат Марк Самойлович Варшавский, племянник известного железнодорожного короля AM. Варшавского.

М.С. Варшавский обладал прекрасным образованием, был одарен значительным писательским талантом. Необычайно остроумный и живой по темпераменту, Варшавский был кумиром еврейского общества тогдашнего Петербурга и таковым стал, еще будучи гимназистом здесь же, в столице. Действительно, трудно себе представить человека более привлекательного. К свойствам ума прибавлялись его несравненные душевные качества, его чуткость ко всему хорошему, отзывчивость на все доброе. Для всех и каждого у него находилось ласковое слово; не было нужды, которую не старался бы облегчить Варшавский, если он с нею случайно сталкивался. Я с ним потом сравнительно часто встречался в доме его тетки, Л.М. Фейнберг, сестры А.М. Варшавского, — женщины, олицетворявшей собою понятие доброты и чисто еврейскую традиционную благотворительность, М.С. Варшавский впоследствии женился на дочери этой удивительной женщины.

Марк Варшавский был как бы покровителем еврейской учащейся молодежи. Благодаря его заботам многие получали возможность продолжать учение в высших учебных заведениях; двери его были всегда открыты для ищущих помощи студентов. Не было еврейского дома в Петербурге, где бы Варшавский не был желанным и с нетерпением жданным гостем. Он был для евреев столицы повелителем мод, образцом изящных манер. Его внешнее изящество не было, однако, фатовством. Будучи по натуре эстетом, он эстетику соблюдал во всех мелочах своего обихода. Его сравнительно большая библиотека состояла из книг в изящных переплетах, его кабинет наполнен был изящными вещами. Он напоминал мне Онегина в описании Пушкина. При всем этом он был настоящим евреем и отличался этим от всех других в том кругу, в котором вращался. Не получив специального еврейского образования, он от своей матери, одной из редких образованных евреек того времени, воспринял познание еврейского духа, любовь к своему народу, уважение к его традициям; у него не было и тени той как бы ренегатской нетерпимости, иногда даже враждебности ко всему еврейскому, которую проявляли многие, если не большинство, среди вышедшей из темных закоулков гетто интеллигенции, чем обличали отсутствие в самих себе истинной духовной культурности. Казалось, что они мстят среде, из которой они вышли, за то, что не видели там радостных дней. Варшавский с юных лет был окружен не только материальным, но и умственным и душевным комфортом. В своей семье, и в частности, у своего дяди Абрама Моисеевича Варшавского, он с детства видел глубокую любовь к еврейству и постоянную заботу о евреях.

Приезжавшие в столицу евреи-таланты находили в Варшавском поощрение и поддержку. В 1882 году случайно попала ему в руки рукопись, присланная в редакцию «Рассвета», — стихотворение писца в одной из еврейских земледельческих колоний Херсонской губернии С.Г. Фруга. Он сразу увидел, что автор обладает выдающимся поэтическим талантом. Варшавский написал ему письмо, осведомляясь о положении его, и, узнав, что это лишенный средств молодой самоучка, он дал ему возможность приехать в столицу, окружил его заботами, хлопотал об устройстве его материального положения, дал ему возможность пополнить, под своим непосредственным наблюдением, недочеты образования. Пока жив был Варшавский, Фруг числился по паспорту, для права жительства в Петербурге, его лакеем. После смерти М.С Варшавского С.Г. Фруг посвятил его памяти, как другу, трогательное по глубокому чувству высокохудожественное стихотворение.

Не могу не упомянуть еще одного характерного для Варшавского факта. Когда гонения против евреев усилились в столице, петербургский градоначальник Грессер (бывший ранее исправником в Волынской губернии), послушный исполнитель предуказаний свыше не допускать «наводнения» столицы евреями, среди других враждебных мер придумал снабжать еврейские паспорта и разрешительные на проживание в столице надписи на паспортах особой отметкою об иудейском вероисповедании, начертанной обязательно красными чернилами, — как бы возобновив, таким образом, средневековый обычай отмечать евреев желтой нашивкой на платье. Варшавский был единственный еврей в Петербурге, который обжаловал распоряжение Грессера в первом департаменте Сената. Дело об отметке красными чернилами исповедания Варшавского доходило до Общего собрания Сената: этот трудный вопрос не мог получить разрешения в первом департаменте, и для него потребовалось участие чуть ли не сорока сенаторов в Первом Общем собрании Правительствующего сената. Дело закончилось много лет спустя признанием за градоначальником права оперировать в своей канцелярии красными чернилами в отношении группы обывателей, которых, в интересах порученной ему охраны общественного порядка, он считает нужным особо отмечать. Жалоба Варшавского, несмотря на этот неуспех, остается образцовым выражением сознания личного и национального достоинства, тонкой иронии, уничтожающего возмущения против произвола и позорного шельмования целой народности

Варшавский обладал большим даром слова и, как оратор, имел выдающийся успех. Он имел и все другие данные для того, чтобы занять одно из первых мест в рядах столичной адвокатуры, в особенности в качестве защитника по уголовным делам. Русская адвокатура к началу восьмидесятых годов не обогащалась новыми крупными дарованиями; на поверхности все еще были ветераны-адвокаты первого набора, рекрутированного в 1866 году из лучших дарований шестидесятых годов[183]. Такая сила, как блестяще образованный, одаренный, красноречивый Варшавский, легко мог бы занять положение, которое по праву ему принадлежало. Но этого, к сожалению, не случилось. Он редко выступал в судах, редко фигурировал в роли защитника в уголовных делах; во время моего студенчества он адвокатурой почти не занимался. Причины этого мне остались неизвестными.

После женитьбы М.С. Варшавский провел за границей некоторое время, а вернувшись в Петербург, вскоре тяжко занемог. Болезнь постепенно подтачивала его казавшийся могучим организм и продолжалась несколько лет. За годы его болезни его молодая жена проявляла пример необычайного мужества; несмотря на тяжелые материальные условия, она создавала для него обстановку идеального ухода,