Евреи в России: XIX век - Генрих Борисович Слиозберг
Оставшаяся без средств его жена, Надежда Генриховна, мужественно боролась за свое и ребенка-сына существование, дала ему превосходное воспитание, отдавала свое время благотворительным и просветительным делам и пользовалась среди еврейства в столице большим уважением. Ее сын, Константин, ныне состоит профессором университета.
Между редакциями «Рассвета» и «Русского еврея» почти никакого общения не было. Обе редакции образовали если не враждебные, то чуждые друг другу лагери. Разделяли их главным образом не их принципиальные разногласия в отношениях к еврейскому вопросу и к задачам еврейской национальной жизни. Конечно, были и разногласия, но едва ли непримиримые. Еврейская национальная проблема выдвинулась лишь много позже; данный же период еще не был периодом явно выраженных разномыслий в разрешении этой проблемы, — это был только период пробуждения, когда самая проблема еще не разрешалась, а только намечалась. По личным впечатлениям, насколько я могу их теперь, по истечении более пяти десятков лет, воспроизвести в своей памяти, разногласие между главными деятелями «Рассвета» и «Русского еврея» было не в принципах, а в методах и объяснялось различием между составом обеих групп, взявшихся за самоотверженное дело обновления еврейской жизни. «Рассвет» был больше представителем Sturm und Drang в еврейской культурной жизни. Там шли резко, как бы напролом. «Русский еврей» больше стоял на традиционной еврейской почве; здесь было больше знания психологии еврейских масс. Если первый как бы обращался к отдельным евреям, то второй видел пред собою скорее народную массу, считался с тем, что было в глазах этой массы незыблемо священным. В «Русском еврее» работали такие знатоки еврейства, как Рабинович, доктор Л.О. Кантор (впоследствии виленский, либавский, а потом рижский раввин) и незабвенной памяти доктор Л.И. Каценельсон, популярный и любимый читателями Буки-бен-Иогли. Ни с кем из них в студенческое мое время я знаком не был. Потом, уже с самого начала моей общественной работы, я не мог не встретиться на поприще этой работы с Кантором и Каценельсоном и не оценить их по достоинству, преисполняясь глубоким и беспредельным уважением к обоим, и особенно сердечным влечением к дорогому для всех знавших его доктору Каценельсону. В моих воспоминаниях оба занимают большое место.
Любимым местом встреч молодых литераторов и писателей был в то время недолго функционировавший Пушкинский кружок, в который входили почти все главные работники «Рассвета». Кружок устраивал еженедельные музыкально-танцевальные вечера в зале Знаменской, впоследствии Северной, гостиницы (у Николаевского вокзала). Я несколько раз был на этих вечерах и там видел многих сделавшихся потом известными писателей — Чехова, Баранцевича и др. Постоянным посетителем вечеров и главой собравшегося общества был знаменитый в те годы поэт, прекрасный переводчик иностранных классиков П.И. Вейнберг, уже тогда старейший и в смысле возраста среди сонма молодых, с его длинною седою бородою, орлиным носом, лицом, обличавшим его еврейское происхождение, и веселым выражением живых добрых глаз. На этих вечерах бывали студенты и слушательницы высших женских учебных заведений, особенно Женских медицинских курсов. Неудержимое веселье царило на этих вечерах во время оживленных танцев. Множество милых интеллигентных лиц, неумолкаемая бойкая беседа в разных группах вокруг любимых писателей, чисто столичная непринужденность — все это производило благотворное впечатление на недавно вырвавшегося из провинциальной глуши первокурсника, переживавшего тяжелые моменты одиночества на чужбине и углубленного в свои личные чувства, тем более благотворное, что эти вечера проводились в обществе той, которой эти чувства были посвящены.
Хочу сказать несколько слов о слушательницах Женских медицинских курсов[184]. Не имею под рукою статистических данных, но мне кажется, что среди этих курсисток процентное отношение евреек к общему числу слушательниц было больше, чем аналогичное соотношение в Военно-хирургической академии, и особенно в университете. Курсы были первым высшим женским учебным заведением в России (впрочем, и в Европе); сюда стекались еврейки со всей империи. Высшее образование для женщин вообще, и в частности для евреек, было делом новым; трудности оставления семьи и жизни вне семьи в столице не могли не представлять для девушек того времени почти непреодолимых препятствий. Относительно большое число слушательниц-евреек было поразительным свидетельством энергии еврейской интеллигентной девушки, готовой на колоссальные жертвы для достижения высшего образования. Я имел уже случай указать на то, что евреи в Малороссии легче решались отдавать дочерей в общие школы, чем сыновей, и поэтому контингент оканчивающих гимназии девушек был, вероятно, больше, чем контингент юношей, — речь идет о конце семидесятых годов. Но для мужской части еврейской учащейся молодежи путь из гимназии в высшее учебное заведение представлялся тогда нормальным и, при условиях жизни евреев, составляющих в громадном большинстве городское население, даже неизбежным. Не то было для женской части. Мне известны многочисленные случаи, когда решение поехать в Петербург на курсы являлось плодом прямо героических усилий со стороны девушки, которую манила не перспектива «прав», связанных с дипломом, а горячее желание быть полезной работницей. Мне были знакомы некоторые из этих слушательниц, мои землячки, и, благодаря этому, представилась возможность ближе познакомиться с тем настроением, которое было общим и для русских, и для еврейских курсисток, — их называли «медичками». Из беллетристики известен наружный вид, якобы типичный для курсисток того времени: стриженые волосы, очки, плед, внешняя неряшливость в отношении туалета и т. д. Этот тип студентки в начале восьмидесятых годов, по крайней мере для меня, представлялся исключением из общего правила; среди моих знакомых такие встречались редко; на улицах столицы и даже на студенческих вечеринках, где собирались тысячи молодых людей, они тоже были редкостью. В общем же это были барышни, не терявшие природной грации и женственности, с одухотворенными лицами, говорившими о внутренней удовлетворенности, о здоровой умственной и духовной жизни. Они производили впечатление отборной, лучшей части девушек и бесконечно выигрывали при сравнении с мужской половиной студенчества. На медицинские женские курсы попадали лучшие, тогда как в университеты и другие высшие учебные заведения для мужчин поступали без разбора призванные и непризванные. А последних всегда и во всем ведь больше.
И какой труд, какую работу и какие лишения переносили эти пионерки высшего женского профессионального образования! Медички не пользовались в обществе популярностью, им труднее было доставать уроки, этот почти единственный ресурс заработка для учащихся в высших учебных заведениях. Между тем среди евреек почти не было дочерей состоятельных родителей. Воспитание, которое получали дочери богатых евреев, не давало стимулов для выработки того неудержимого стремления к высшему образованию, какое нужно
