Братья Нобели - Федор Юрьевич Константинов
Далее Рагнар пишет, что после этого случая «Нобель полностью успокоился» и «никогда ни в чем меня не подозревал и, более того, несколько раз сильно корил себя за то, что такое могло вообще прийти ему в голову». Однако это не отменяет того факта, что после плагиата Абеля и Дьюара Альфред вообще стал крайне подозрителен и почти в каждом, с кем знакомился, видел человека, способного украсть его изобретательские секреты.
Из Швеции он вернулся в Сан-Ремо, предварительно отправив Сульмана в Стокгольм, чтобы он под руководством Аларика Лидбека провел химический анализ мочи пациентов, больных лихорадкой, заболеваниями почек и сифилисом. В Сан-Ремо Сульман вернулся лишь в марте и мгновенно оказался по уши завален работой по проведению новых экспериментов с каучуком, кожзаменителем и искусственным шелком. Но Сульман признается, что его не только устраивала, но и нравилась такая жизнь, полная самой различной по характеру работы и поездок с одного конца Европы на другой.
Кстати, по возвращении в Сан-Ремо Сульман узнал, что Альфред приобрел находившуюся рядом с его владениями большую виллу, хозяин которой, итальянец по фамилии Росси, непрерывно писал жалобы по поводу якобы огромного риска, которому подвергались соседи Нобеля из-за проводимых им в своем поместье экспериментов со взрывчаткой. Это была явная ложь: в той лаборатории Нобель со взрывчатыми веществами практически не работал. Росси инициировал свои письма с целью заставить Нобеля купить у него виллу, причем, разумеется, по выгодной для него цене. В конце концов Нобелю все это надоело, и он в самом деле купил виллу Росси. Сульман по приезде застал его как раз после этой покупки несколько смущенным: во-первых, Альфреду было явно неловко от того, что он поддался, по сути дела, шантажу и капитулировал, а во-вторых, новая вилла ему была совершенно не нужна, и он просто не знал, что ему делать с этим домом из двадцати комнат с прилегающим к нему парком, плавно спускавшимся к роскошному пляжу. Правда, через несколько дней Альфред появился в лаборатории и объявил: «Я, наконец, придумал, как нам поступить с виллой Росси. Мы прекрасно можем использовать ее для переодевания во время наших купаний там, внизу!»
Сульман признаёт, что в качестве «кабинки для переодевания» вилла так и не нашла особого применения и простояла пустой до самой смерти Нобеля. Правда, в 1896 году он заказал для нее в Париже меблировку, видимо, намереваясь предложить виллу в качестве резиденции королю Швеции Оскару II во время его визитов в Италию. Но в декабре 1896 года Нобель умер, так что заказ мебели пришлось отменить. Купаться в море у Рагнара, кстати, не всегда получалось, так как он был по горло загружен работой в лаборатории – впрочем, не он один.
«Рагнар оказался далеко не единственным, кого Альфред Нобель постоянно загружал работой. В Стокгольме Вильхельм Унге продолжал работать над “летающими торпедами”, в Париже шведский мастер по производству инструментов получил от Альфреда задание усовершенствовать последнее изобретение Томаса Алвы Эдисона – фонограф. Альфред считал, что слой политуры на валике улучшил бы качество звука, и заказал аппарат в компании Эдисона», – пишет Ингрид Карлберг о тех напряженных днях весны 1894 года.
Той же весной 1894-го, сообщает Сульман, когда эксперименты с синтетическим каучуком и кожзаменителем начали давать обнадеживающие результаты, Нобель премировал Сульмана и Беккета 25 десятифунтовыми акциями своего динамитного треста. Затем произошла крайне неприятная для Сульмана история: во время получения им фталевой кислоты, когда Нобель стоял рядом и наблюдал за экспериментом, из-за не слишком тщательного монтажа оборудования Рагнаром горячий раствор едкого калия протек из резиновой трубки на брючину Альфреда. Понятно, что брюки были непоправимо испорчены, и Нобель обрушился на ассистента с упреками, а затем в явном раздражении вышел из лаборатории. Сульман ожидал после этого увольнения, со страхом ожидая появления Альфреда, но тот… исчез. Впоследствии выяснилось, что сразу после этого случая он уехал на неделю обретать душевное равновесие в казино Ниццы и Монте-Карло, а когда вернулся, никогда больше не вспоминал о случившемся.
Нужно заметить, что вряд ли дело было в оплошности Рагнара во время эксперимента – причин, по которым Альфред утратил душевное равновесие весной и летом 1894 года, было больше чем достаточно.
Глава десятая
Личное и общественное
Альфред Нобель сожалел о том, что его изобретение, динамит, было использовано в унизительных целях, отсюда и создание им Нобелевской премии как гуманистического противовеса разрушительной силе его гения.
Воле Шойинка[83]
Одну из этих причин звали Софи Гесс, с которой, как ни странно, Альфред, видимо, продолжал поддерживать какие-то отношения и «помогать материально».
Читатель этой книги помнит, что Нобель нанял для Софии адвоката, чтобы вытащить ее из долгов. Дело кончилось тем, что Софи уложила этого адвоката в постель, после чего они вместе стали тратить деньги Альфреда. И сестра Софи, и ее отец писали Альфреду, что та продолжает транжирить огромные суммы на наряды, заказ дорогих вин, развлечение в ресторанах и т. д. Поняв, что дальше так продолжаться не может, в июне 1894 года Альфред Нобель последовал совету родственников своей содержанки и назначил ее опекуном директора динамитной фабрики в Вене Юлиуса Хейндера, о чем Софи была извещена как в частном письме, так и официально – через небольшие объявления в австрийских газетах.
Рагнар Сульман пишет, что решение о назначении опекуна отнюдь не было спонтанным, а стало результатом долгих переговоров с адвокатами кредиторов Софи, в результате которых стороны сошлись на том, что Нобель положит на счет в
