Братья Нобели - Федор Юрьевич Константинов
Когда Юлиус Хейднер лично явился к Софи, чтобы, во-первых, познакомиться с опекаемой им женщиной, а во-вторых, сообщить, что теперь она не сможет тратить больше 500 флоринов в месяц (что, кстати, было вполне приличной суммой, намного превышающей месячный доход представителей австрийского среднего класса того времени), та пришла в бешенство. Софи немедленно засела за письмо Альфреду, в котором писала, что если он хочет от нее отделаться, то ему придется выложить ей 200 тысяч флоринов. В том же письме она сообщала, что выходит замуж за отца своей дочери капитана австро-венгерской армии фон К. (Николауса Капи фон Капивара). «Неслыханная наглость!» – кратко прокомментировал Альфред на уголке этого письма. Эта оценка была, безусловно, верной, но неполной – речь шла не только о наглости, но и о почти неприкрытом шантаже.
Отвечать на письмо Альфред не стал и вскоре уехал в сопровождении Сульмана в Стокгольм, где по своему обыкновению остановился в «Гранд-отеле». Как и в прошлые годы, в ресторане отеля Альфред встречался с молодыми местными изобретателями и бизнесменами, ищущими инвесторов для своих, как сказали бы сегодня, старт-ап компаний. В то лето одной из таких встреч была встреча с юными братьями Биргером и Фредриком Юнгстремами – будущими создателями реактивной паровой турбины, во многом определившей развитие энергетики в ХХ веке. Но тогда братья Юнгстрем были еще очень молоды и продвигали созданные ими велосипеды SVEA с сиденьем для пассажира и расположенным спереди багажником. Нобель согласился поддержать этот проект, и благодаря этому велосипеды были запущены в серийное производство и успешно продавались в Швеции и Великобритании в течение 10 лет под маркой компании The New Cycle Company. Таким образом, можно сказать, что именно Нобель стал «крестным отцом» будущего успеха братьев Юнгстрем, каждый из которых оставил после себя десятки патентов в различных областях техники.
Но главной целью той поездки для Альфреда было, безусловно, представление племянника Яльмара в качестве своего личного представителя на пушечном заводе в Бофорсе (Яльмар разругался со своим кузеном Эммануилом в Баку, оказался не у дел и нуждался хоть в какой-то работе); а также для того, чтобы ускорить строительство новой, куда большей, чем в Сан-Ремо, лаборатории возле старой усадьбы Бьёркборне, которая после покупки акций «Бофорса» стала его резиденцией как председателя правления компании). Причем Альфред настаивал на том, чтобы уже весной 1895 года лаборатория была частично готова и в ней можно было проводить эксперименты.
В сентябре Альфред вернулся в Сан-Ремо один: у Рагнара Сульмана подошло время свадьбы с его Рагнхильд, которая должна была состояться на родине невесты, в Норвегии. Разумеется, Рагнар, следуя правилам, попросил у босса разрешение на отлучку с целью женитьбы и вскоре получил телеграмму с таким разрешением и следующей припиской: «Я, возможно, забыл упомянуть, что с 1 июля Вы будете получать десять тысяч лир в год». Если учесть, что зарплата Сульмана до того составляла 5500 лир, это был поистине очень щедрый подарок к свадьбе. Теперь Сульман мог с чистой совестью сказать, что он не просто будет обеспечивать семью, а очень достойно ее обеспечит.
Вслед за этим, буквально сразу после свадьбы, пришло письмо, датированное 4 сентября. «Уважаемый господин Сульман, – говорилось в этом послании, – до этого письма Вы уже получали телеграмму от меня с сердечными пожеланиями счастья моему коллеге и другу и Вашей жене. В телеграмме я приписал несколько строчек касательно деловой стороны нашего с Вами сотрудничества, ибо брак влечет за собой новые обязательства, и здесь правильнее всего с самого начала сделать все, как подобает. Хочу надеяться, что и в будущем вы увидите, что я всегда готов по достоинству оценить заслуги других».
Это было вроде бы совершенно замечательное письмо, в котором Нобель называл ассистента «коллегой и другом», то есть предлагал вывести их отношения на новый уровень. Но дело в том, что для самого Рагнара такой перевод отношений из служебных в дружеские был неприемлем. Дело было не только в перепадах настроения Нобеля, его вспышках гнева в связи с неудачными экспериментами или случаями, когда Сульман не сразу схватывал идеи Нобеля. Хотя, конечно, и в них, поскольку, по признанию Сульмана, эти вспышки делали Нобеля невыносимым, и ему не раз хотелось просто бросить все и хлопнуть дверью. Но такое все же случалось нечасто, и вдобавок Альфред после таких приступов быстро отходил, чувствовал себя виноватым и старался загладить вину, так что Рагнар ему тут же все прощал – как сын прощает отцу даже несправедливые вспышки гнева.
Но главное заключалось в том, что Альфред Нобель и Рагнар Сульман стояли на совершенно разных мировоззренческих позициях и придерживались разных систем ценностей. Говоря об этих разногласиях, Сульман осторожно говорит, что для него было совершенно неприемлемо то, что Альфред «был жизнелюбом в худшем смысле этого слова, в каком это возможно только во Франции». Нетрудно догадаться, что именно кроется за этим эвфемизмом: «любить жизнь» во Франции означает «любить женщин», так что, видимо, Сульман пытался таким образом намекнуть, что старый холостяк Альфред Нобель и на седьмом десятке жизни прибегал к обычным для состоятельных мужчин того времени «развлечениям», а также временами любил устраивать мужские клубные вечеринки.
Для человека с консервативными взглядами, верящего в традиционные семейные ценности, каким был Рагнар, такие двусмысленные «развлечения» были совершенно неприемлемы. Аналогичных позиций, видимо, придерживался и старый холостяк Эммануил Нобель, а вот Яльмар, наоборот, в этом смысле полностью разделял взгляды дядюшки, что и было одной из причин постоянных конфликтов между кузенами. Это следует из откровенного письма Альфреда Яльмару, в котором он рассказывает, что осенью 1895 года по-настоящему отдохнул и расслабился в городе Экс-ан-Прованс недалеко от Лазурного Берега. Отдохнул же он потому, что «находился меж двух огней, я имею в виду между двумя женщинами: одна красивая и сговорчивая, к которой я не стремился, другую не назовешь красивой, к ней я стремился, но не мог приблизиться». Правда, дальше он пишет, что пошутил и напоминает о своем возрасте, но это ничего не меняет.
Об этом же говорит то, что сразу по возвращении в Сан-Ремо Нобель поручил именно Яльмару обставить усадьбу Бьёркборн. При этом он указал, что хочет иметь не только английскую кожаную мебель в кабинете, «по-настоящему великолепный» салон, «чтобы принимать военных атташе и прочих гостей, которых невозможно избежать», но и две гостевые дамские комнаты с лакированной или разрисованной мебелью «для украшения обычно некрасивого секса», а также не по-шведски, а по-французски широкие кровати с «первоклассными матрасами, изысканным бельем и подушками». При этом он подчеркнул, что кровати во всех
