Петр Чайковский - Ада Григорьевна Айнбиндер

1 ноября композитор вернулся во Фроловское и буквально через несколько дней отправился в Петербург, где началась подготовка премьеры его оперы «Пиковая дама». Кроме того, 2 декабря в Санкт-Петербургской консерватории состоялось чествование Чайковского по случаю 25-летия его музыкальной деятельности.

В репетициях «Пиковой дамы» композитор активно участвовал, даже уже на этом этапе продолжал искать фразу для финального хора молящихся за упокой души самоубийцы Германа. В первоначальных вариантах – за «болезную», «измученную» душу. В конечном – «мятежную» и «измученную». Но при первой постановке оперы на сцене Мариинского театра финальный хор был снят целиком и Герман умирает фактически непрощеным[757]. Решение автора, принятое, очевидно, совместно с другими участниками постановки – режиссером Осипом Палечеком, дирижером Эдуардом Направником и исполнителем роли Германа Николаем Фигнером, – кардинально меняло финал сочинения.

Премьера оперы «Пиковая дама» состоялась 7 декабря 1890 года. Уже 19 декабря первое представление оперы прошло в Киеве. Чайковский писал Ипполитову-Иванову: «Наконец, после почти двухмесячной возни с постановкой “Пиковой дамы”, Я имею возможность отдохнуть. Но зато “Пиковая дама” до того мне надоела (каковое обстоятельство не мешает мне быть очень довольным ею), что ты уволь меня от рассказа о том, как ее ставили в обоих городах и как я волновался, боялся, огорчался, радовался, страдал и наслаждался. В общем скажу только, что и невиданно роскошная постановка на столичной сцене, и скромная, но изящная провинциальная меня вполне удовлетворили и что всеми исполнителями я безусловно доволен»[758].

Разрыв отношений

Общение Чайковского и Надежды Филаретовны последние годы проходило одновременно на фоне растущей славы композитора, всеобщего почитания его таланта и тяжелых и длительных болезней Мекк, которые не только изнуряли ее, но и надолго изолировали от всех близких, делая ее жизнь невыносимой.

Надежда Филаретовна прибегала к помощи Владислава Пахульского[759], который с 1878 года работал у нее секретарем, а к этому времени стал мужем ее дочери Юлии Карловны фон Мекк. Ему было поручено сообщать Чайковскому о Надежде Филаретовне и ее здоровье, когда она не могла этого сделать самостоятельно.

Переписка Петра Ильича с Мекк прекратилась в сентябре 1890 года, когда Надежда Филаретовна сообщила Чайковскому, что вынуждена прекратить ежемесячные выплаты. Петр Ильич, который в этот момент находился в Тифлисе, написал ей большое письмо:

«Милый, дорогой друг мой!

Известие, сообщаемое Вами в только что полученном письме Вашем, глубоко опечалило меня, но не за себя, а за Вас. Это совсем не пустая фраза. Конечно, я бы солгал, если бы сказал, что такое радикальное сокращение моего бюджета вовсе не отразится на моем материальном благосостоянии. Но отразится оно в гораздо меньшей степени, нежели Вы, вероятно, думаете. Дело в том, что в последние годы мои доходы сильно увеличились, и нет причины сомневаться, что они будут постоянно увеличиваться в быстрой прогрессии. Таким образом, если из бесконечного числа беспокоящих Вас обстоятельств Вы уделите частицу и мне, – то ради Бога, прошу Вас быть уверенной, что я не испытал даже самого ничтожного мимолетного огорчения при мысли о постигшем меня материальном лишении. Верьте, что все это безусловная правда; рисоваться и сочинять фразы я не мастер. Итак, не в том дело, что я несколько времени буду сокращать свои расходы. Дело в том, что Вам, с Вашими привычками, с Вашим широким масштабом образа жизни, предстоит терпеть лишения! Это ужасно обидно и досадно; я чувствую потребность на кого-то свалить вину во всем случившемся (ибо, конечно уж, не Вы сами виноваты в этом) и между тем не знаю, кто истинный виновник. Впрочем, гнев этот бесполезен и бесцелен, да я и не считаю себя вправе пытаться проникнуть в сферу чисто семейных дел Ваших. Лучше попрошу Владислава Альбертовича написать мне при случае, как Вы намерены устроиться, где будете жить, в какой мере должны подвергать себя лишениям. Не могу высказать Вам, до чего мне жаль и страшно за Вас. Не могу вообразить Вас без богатства!..

Последние слова Вашего письма немножко обидели меня, но думаю, что Вы не серьезно можете допустить то, что Вы пишете. Неужели Вы считаете меня способным помнить о Вас, только пока я пользовался Вашими деньгами! Неужели я могу хоть на единый миг забыть то, что Вы для меня сделали и сколько я Вам обязан? Скажу без всякого преувеличения, что Вы спасли меня и что я, наверное, сошел бы с ума и погиб бы, если бы Вы не пришли ко мне на помощь и не поддержали Вашей дружбой, участием и материальной помощью (тогда она была якорем моего спасения) совершенно угасавшую энергию и стремление идти вверх по своему пути! Нет, дорогой друг мой, будьте уверены, что я это буду помнить до последнего издыхания и благословлять Вас. Я рад, что именно теперь, когда Вы не можете делиться со мной Вашими средствами, я могу во всей силе высказать мою безграничную, горячую, совершенно неподдающуюся словесному выражению благодарность. Вы, вероятно, и сами не подозреваете всю неизмеримость благодеяния Вашего! Иначе Вам бы не пришло в голову, что теперь, когда Вы стали бедны, я буду вспоминать о Вас иногда!!!! Без всякого преувеличения я могу сказать, что я Вас не забывал и не забуду никогда и ни на единую минуту, ибо мысль моя, когда я думаю о себе, всегда и неизбежно наталкивается на Вас.

Горячо целую Ваши руки и прошу раз навсегда знать, что никто больше меня не сочувствует и не разделяет всех Ваших горестей.

Ваш П. Чайковский

Про себя и про то, что делаю, напишу в другой раз. Ради Бога, простите спешное и скверное писание; но я слишком взволнован, чтобы писать четко»[760].

Если в письме Нажде Филаретовне композитор старался сохранить выдержку и пытался создать впечатление, что ничего в их отношениях не изменится, то Юргенсону он уже открывает свои истинные чувства и взгляды на произошедшее:

«Теперь сообщу тебе весьма для меня неприятную вещь. У меня отныне шестью тысячами в год будет меньше. На днях я получил от Н. Ф. фон Мекк письмо, в коем она сообщает, что, к крайнему своему прискорбию, вследствие запутанности дел и разорения почти полного принуждена прекратить выдачу ежегодной субсидии. Я перенес этот удар философски, но тем не менее был неприятно поражен и удивлен. Она так много раз писала, что я обеспечен в отношении получения этой субсидии до последнего моего издыхания, что я в это уверовал и думал, что на сей предмет у нее