Петр Чайковский - Ада Григорьевна Айнбиндер
Сафонов, профессор Московской консерватории, пригласил его сыграть в карты, а я в это время должен был доставить фонограф. Когда в тот вечер наступил момент, я приготовил пластинку (валик), это было соло на корнете, и включил. За тысячами лиц я наблюдал, но не одно не могло сравниться с впечатлением, произведенным на Антона Рубинштейна, когда он впервые услышал фонограф. После первых звуков Рубинштейн, казалось, был парализован. Он широко раскрыл рот, установил взгляд на стену, крепко схватился за кончики ушей, готовый их оторвать, выражение страха и ужаса сменилось удивлением и восхищением, и он долго оставался неподвижным. Он был просто переполнен впечатлением и прослушал все записи, которые я принес с собой. Все это время Сафонов и все его гости настойчиво просили его согласия поиграть перед фонографом. Он не хотел об этом даже слышать. Под нажимом друзей он объяснил причину, он сказал, что не хочет увековечивать свои ошибки. Спустя час Сафонов вбежал в комнату и сообщил мне, что Рубинштейн согласился, чтобы я сделал запись. Мы все были возбуждены. Я притащил фонограф с аккумулятором в гостиную и установил его около рояля. Закончив все приготовления, я попросил Сафонова немного поиграть на рояле, чтобы я смог проверить воспроизведение. Но тут случилась непоправимая катастрофа. Отказал аккумулятор! Вся надежда на запись в тот вечер пропала. Увы! Ни я, ни мои друзья не смогли впоследствии уговорить Рубинштейна играть перед фонографом»[742].
Действительно, в записи слышится многократная просьба к Антону Рубинштейну сыграть что-нибудь на рояле. Задорный возглас достаточно высокого мужского голоса после свободной импровизации с руладами женского сопрано: «Эта трель могла бы быть лучше!» – а затем после еще нескольких рулад, спетых тем же женским голосом: – «Блок молодец! А Эдисон еще лучше!» – принадлежал Чайковскому, который произнес еще одну фразу после слов Сафонова на немецком языке: «Peter Jurgehsin in Moskau» – «Кто сейчас говорил? Это голос Сафонова!» Женское пение – бесспорно, голос Елизаветы Лавровской. Насвистывание также принадлежит именно Петру Ильичу, который, как известно, этим славился.
«Пиковая дама»
Будучи на подьеме после успеха «Спящей красавицы», композитор бросился на новый замысел – оперу «Пиковая дама». Сюжет повести Пушкина изначально был также предложен Иваном Всеволожским – переговоры с Дирекцией Императорских театров начались еще в 1887 году, но тогда Петр Ильич отказался, а спустя два года передумал. В письме Надежде фон Мекк композитор рассказал всю историю:
«Итак, либретто, для “Пиковой дамы” сделано братом Модестом для г. Кленовского, но сей последний от сочинения музыки в конце концов отказался, почему-то не сладив с своей задачей. Между тем директор театров Всеволожский увлекся мыслью, чтобы я написал на этот самый сюжет оперу и притом непременно к будущему сезону. Он высказал мне это желание, и так как это совпало с моим решением бежать из России в январе и заняться сочинением, то я согласился. Было назначено заседание целой импровизированной комиссии, на которой брат мой прочел свое либретто, причем были обстоятельно обсуждены сценические достоинства и недостатки его произведения, проектированы декорации, даже распределены роли и т. д. Таким образом, уже теперь в Дирекции театров идут толки о постанове оперы, ни одной ноты из которой еще не написано»[743].
18/30 января 1890 года Чайковский уже прибыл во Флоренцию, поселился в гостинице «Вашингтон» прямо на набережной реки Арно, на следующий день приступил к сочинению оперы. Его слуга Алексей сопровождать композитора не смог, тяжело болела его супруга. Модест Ильич «одолжил» брату своего слугу Назара Литрова, который не просто стал свидетелем рождения «Пиковой дамы», но вел дневники, описывая все, что происходило вокруг. Модест Ильич частями присылал во Флоренцию либретто, писал по левой стороне листа, чтобы Петру было удобно делать наброски и вносить правки. Братья почти каждый день переписывались, обсуждали рабочие моменты, сочинение продвигалось крайне интенсивно.
Одновременно Чайковский успевал много гулять, бывал в театре – несколько раз смотрел оперу Джузеппе Верди «Аида», «как всегда восхищался началом сцены Аиды и Амнерис»[744] и уходил после сцены судилища. Во Флоренции композитор продолжал много читать. Он взял с собой «Мысли и изречения» Гоголя, а также трактат Артура Шопенгауэра «Мир как воля и представление». В этой книге огромное количество помет Петра Ильича, среди подчеркнутых мыслей философа многое перекликается с ключевыми моментами оперы «Пиковая дама». Герман, главный герой оперы Чайковского, по сюжету достигает всех своих целей: получает секрет «легкого» обогащения (тайна трех карт), а также любовь и прощение Лизы. Но приносит ли ему это хоть каплю счастья? Нет: он теряет рассудок и кончает жизнь самоубийством. Получение всего, что, казалось бы, должно наполнить жизнь Германа смыслом и новыми возможностями, оборачивается еще бо`льшим несчастьем и в конечном итоге – смертью. В этом очевидно сходство с мыслями Шопенгауэра, подчеркнутыми композитором в книге философа: «Так между хотением и достижением неизбежно протекает каждая человеческая жизнь. Желание по природе своей – страдание: достижение скоро порождает пресыщение: цель была только кажущейся: обладание отнимает прелесть: под новым видом снова появляется желание, потребность; если же нет, то является бессодержательность, пустота, скука, борьба с которой настолько же мучительна, как и с нуждой»[745].
Набережная реки Арно и панорама Флоренции. Из личного фотоальбома Чайковского «San-Remo»
Чайковский не просто писал музыкальное сочинение, он представлял себе будущий спектакль. Уже в момент сочинения его волновал вопрос, может ли его Герман по своему рангу жить в казарме или на квартире, за какой именно дверью должен раздаться стук палки Графини.
Назар Литров в своем дневнике зафиксировал момент, состояние Чайковского, который «убил» своего героя Германа. Полуграмотным языком, но очень наблюдательно и искренне Литров писал: «Им жаль бедного Германа, и на что им было довольно грустно. Когда П[етр] Ильич проиграли сочиненную ими кончину Германа, и тогда у них полились слезы, которые во время сочинения наполняли их душу. <…> Мне дорого приметить слезы П. Ильича. Если… придется видеть и слышать на сцене эту оперу, то, наверно, [по] примеру П. Ильича многие прольют слезы»[746].
3/15 марта, через 44 дня после приезда композитора во Флоренцию опера в трех действиях в эскизах была готова. На последней странице рукописи Петр Ильич констатировал: «Благодарю Бога. Кончил сочинение оперы, начав 19/31 ян[варя] утром в 61/2 часов, 3/15 марта»[747].
На следующий же день Чайковский приступил к переложению для пения с фортепиано. В течение шести дней 8/20 – 13/25 марта у композитора в дневнике только одно слово –
