Владислав Дворжецкий. Чужой человек - Елена Алексеевна Погорелая
Супруги приняли предложение с энтузиазмом. Во-первых, беспокойство и охота к перемене мест Вацлаву Яновичу всегда были свойственны в полной мере, и вынужденное – из-за поражения в правах – сидение в Омске начинало его тяготить. Во-вторых, Дворжецкому пообещали новые интересные роли: омский репертуар был уже переигран, оставаться в театре значило бесконечно «повторять пройденное», а саратовская сцена манила новыми, неожиданными решениями – постановками по А. Островскому, П. Мериме, даже по А. Платонову! В-третьих, новых сотрудников обеспечивали отличным жильем – отдельными квартирами в доме прямо в театральном дворе; двухэтажный, спрятавшийся в тени тополей и катальп, дом отчасти был похож на актерское общежитие в Газетном, но выглядел куда более уютным, и в трехкомнатной квартире могли разместиться и Вацлав Янович, и Рива Левите, и шестнадцатилетний Владислав.
Почему он решил перебраться в Саратов с отцом? Ввиду скрытности характера и нежелания говорить «о личном» Дворжецкий не распространялся об этом. Левите, бывшая свидетелем и отчасти инициатором его переезда, ввиду собственной деликатности тоже молчала. Скорее всего, дело могло заключаться не то в зарождающемся, не то в тлеющем конфликте с матерью, что для шестнадцатилетнего подростка в общем-то дело обычное; однако первого, зарождающегося, Владислав мог стремиться избежать, а от второго – уйти. (Вообще, судя по всему, уходить от конфликтов – как «производственных», так и личных – было для Владислава Дворжецкого рабочей стратегией, что, впрочем, окончательно выяснится несколько позже.) К желанию сбежать от сгущающейся атмосферы в Газетном могло примешиваться и неосознанное желание наладить сложные, трудно складывающиеся отношения с отцом. Взрослеющий юноша мог потянуться к нему, овеянному героическим ореолом: оттепель-то в 1955-м уже приближалась, и глуховатые толки о том, что узники ГУЛАГа – вовсе не враги народа, а оклеветанные жертвы властей предержащих, уже циркулировали среди молодежи. К тому же Вацлав – может быть, с мягкой подачи молодой жены, «родной мачехи» Владислава, – и правда старался уделять сыну мужское внимание. Брал его с собой на спектакли и в кружки, ходил с ним по Иртышу и Омке на ярко раскрашенной лодке с надписью «Эх!»: купил ее вскоре после освобождения, нарисовал на носу улыбающееся солнце с прищуренными глазами, и омичи только присвистывали восхищенно, глядя, как тот самый Вацлав Дворжецкий лихо идет под парусом вдоль берегов Иртыша. Сохранилась фотография школьника Владислава на лодке – худого, высокого, улыбающегося…
Все лодки в ангарах.
И тишь…
Лишь наша – качается плавно…
Ну, что ты там медлишь,
стоишь?
Дворжецкие уехали из Сибири в Поволжье летом 1955 года, и в сентябре Владислав пошел в школу в Саратове.
2
Как мы знаем из воспоминаний омских одноклассников, учеба в активную сферу интересов Дворжецкого не входила. Скорее, его волновала внеклассная жизнь: кружки, спортивные секции, дружбы по интересам, возможно, какая-то драматическая студия – город-то был вполне театральный. Известно, что в омской школе № 19 подобная студия существовала, занятия в ней вела бывшая бестужевка Е. Валдина, отбывавшая «вечную ссылку» в Сибири. Ребята ставили с Валдиной сценки из школьной классики, выступали перед родителями и педагогами, а на женские роли приглашались девочки из соседней школы № То-то было волнений! О театральной студии в саратовской школе № 2 сведений нет, но скорее всего что-то было – тем более что в этом просторном старом здании на улице имени И. В. Мичурина, за свой впечатляющий внешний вид прозванном «школой-дворцом», также учились большинство детей труппы саратовского драмтеатра.
Однако вполне вероятно, что больше всех студий и всех новых школьных предметов шестнадцатилетнего Дворжецкого впечатлил переход к совместному обучению мальчиков и девочек, осуществившийся в 1954 году и всколыхнувший все средние школы Союза. Мальчики, до той поры видевшие девчонок лишь на новогодних костюмированных балах, привыкшие пренебрежительно отзываться о «бабских школах», вдруг оказались с их обитательницами лицом к лицу! По свидетельству современников, «при возврате к совместному обучению еще около полугода девочки и мальчики смотрели друг на друга как на существ из других миров. Они просто не могли понять, как же с ними общаться?»[33]. В этом случае Дворжецкий, водивший дружбу с юными ученицами своей матери, сумевший обаять и заинтересовать блестящую Риву Левите, разумеется, был в привилегированном положении. Девочек он не боялся, разговаривать с ними умел и, видимо, проводил больше времени, гуляя по городу в компании вновь обретенных друзей и подруг, чем на школьной скамье. Вацлав Дворжецкий, оберегая хрупкий мир с сыном, многого от него не требовал (позже Рива Левите отметит, что к младшему – Жене – он был куда менее терпим, нежели к Владику, и куда резче с ним обращался), к тому же все его время отнимала подготовка новых спектаклей в театре.
Саратовский драматический Вацлав Дворжецкий с женой вспоминали с восторгом. Мало того, что «труппа в театре подобралась первоклассная. Было много интересных, сильных артистов, вошедших в историю русского театра»[34]; мало того, что руководство театра не боялось ни смелых постановок, ни острых вопросов, так еще семью Дворжецких поразил существовавший на тот момент в Саратове обычай отмечать дебютное выступление новых артистов так, словно это был праздник всего театра. Специально к дебюту готовилась программка с фотографией «дебютанта» и большая афиша; в фойе размещали целую фотовыставку: творческое лицо артиста, его роли, его репертуар. На сцену выходили известные артисты театра и объявляли зрителям, что в коллектив принят новый актер, представляли его, выводили на сцену… Вацлав до глубины души был благодарен Саратову за подобное представление коллегам и зрителям, в свою очередь бывшим в восторге от омской звезды: «И еще чем прекрасен был Саратов – я не помню ни одного спектакля, чтобы не было аншлага. Улица Рабочая далеко от центра, транспорт был плохой – но всегда аншлаги!»
Ну, положим, улица Рабочая все же от центра не так далеко, однако район действительно был не самым «культурным». Наискосок от театра – старейший саратовский завод «Серп и молот», каждое утро под фабричный гудок толпа рабочих заступает на смену. По узкой улочке, прямо под окнами театрального общежития, дребезжит трамвай – несколько лет Владиславу предстоит засыпать и просыпаться под его дребезжание. Никакой пышности, никакого провинциального великолепия, однако спектакли – один лучше другого, работа актеров, костюмеров и декораторов – выше всяких похвал. 15 ноября 1955 года состоялся дебют Вацлава Дворжецкого в роли царя Ивана Грозного в спектакле «Великий государь» по пьесе В. Соловьева – не отца русского символизма
