Феликс Кривин - Принцесса Грамматика или Потомки древнего глагола
ПОТОМКИ ДРЕВНЕГО ГЛАГОЛА
Жил в старину глагол БУКАТИ. Сам-то он давно исчез, но дело его на земле осталось. Это об этом деле сейчас говорят:
— Не гуди так нудно и назойливо!
А раньше говорили кратко:
— Не букай!
Ну, понятно, дело не какое-нибудь выдающееся, но главное, что глагол при деле. При действии. А пока ты при действии, можешь чувствовать себя полноценным глаголом.
Однако, если уж ты глагол, думай не только о настоящем времени, но и о будущем, чтобы и в будущем какую-то часть себя сохранить…
Вот от таких мыслей и появились у глагола БУКАТИ двое отпрысков: большенький БЫК и меньшенькая БУКАШКА. Брат и сестра, и, хоть между собой не так чтобы и похожи, оба в папашу гудят: один грубо, другая тоненько, но одинаково нудно.
Букал на них старый глагол, воспитывал:
— Ты, БЫК, стал настоящим скотом, а ты, БУКАШКА, что называется, насекомое. Горе мне с вами на старости лет.
Ну, дети не молчали, отбукивались каждый как умел: один грубо, другая тоненько. Так и букали друг на друга, кто кого перебукает. А что толку? Один как был, так и остался скотом, а другая не пошла дальше насекомого…
Потомки наши… Они ведь потомки не только потому, что родятся потом, а больше потому, что родительским потом кроплены… А букают как! Послушать только, как они на родителей букают! И глагола этого — БУКАТИ — давным-давно на свете-то нет, а они все равно букают. Находят глаголы!
НАВСТРЕЧУ ВРЕМЕНИ
В наши древние времена мы были юными и новыми, а теперь мы стали древними — в новые времена. Чем времена новее, тем мы древнее… Видно, у нас и у времени пути разошлись…
Конечно, вы меня не узнаете, и я вас не узнаю. Столько воды утекло — как тут узнаешь друг друга?
Припоминаете? Древний Восток. Заседание государственного совета. И происходит это заседание в ДИВАНЕ. ДИВАНОМ тогда называли просторный зал, самый большой зал во всем сарае. Сарай, чтоб вы знали, это не теперешний сарай. САРАЕМ тогда называли дворец… Вот я и был ДИВАН в этом САРАЕ. Или, может, я был САРАЙ, в котором находился ДИВАН?
Наверно, я был ДИВАН, потому что с Востока переехал в Европу, надеясь, что во мне будут заседать мудрецы. Не во мне, конечно, а в зале, который я, как слово, буду обозначать. А чем я стал в Европе? Комнатой для приема гостей… Или заезжим двором? Нет, заезжим двором я стал, если был САРАЕМ, и не в Европе, конечно, а у татар.
Если я был ДИВАНОМ, то я хоть Европу повидал. Бродил, бродил, пока не забрел во Францию. Культурная страна, но меня опять загнали в комнату для гостей, причем обозначал я уже не комнату, а всего лишь мебель. Мебель этой комнаты называли обобщенно: ДИВАН.
А может, я попал во Францию от татар? Это в том случае, если я был САРАЕМ. И обозначал я во Франции не заезжий двор, а обыкновенный сарай. Такой, какими сейчас бывают сараи…
Пожалуй, все-таки я был ДИВАНОМ, обозначал мебель в комнате для приема гостей. А потом побрел дальше — в надежде, что где-то должен же быть государственный совет, которому негде проводить свои заседания, потому что нет названия для зала заседаний… Я надеялся снова обозначать этот зал, а вместо этого — вот что я обозначаю… Обыкновенную лежанку. И эту лежанку называют ДИВАН!
Да нет, ничего, скриплю помаленьку… А вы не скрипите? Теперь нам только скрипеть… Набродились мы по свету и все, видать, не в ту сторону… Время туда, а мы сюда… Скрипим, скрипим, и все сюда, в обратную сторону… Потому что у нас со временем пути разошлись…
КОРЕНЬ ПАМЯТИ
Было и быльем поросло…
Есть на свете такая трава, которой порастает все, что забывается. Одна травинка — это былинка, а много травинок — былье, так же, как много ворон — воронье… И былье слетается, как воронье, на то, что было когда-то, покрывает его сплошной, непроглядной травой забвенья. Не пробиться сквозь эту траву, не увидеть неба, виденного когда-то; его плотно закрыло былье — не заросли былинок, а заросли былого, прошлого.
У былья-травы и былья-прошлого общий корень, — может быть, потому, что трава на земле недолговечна, она сама уходит в прошлое, — былье уходит в былье…
И общий корень у былья и забвения. Потому что все, что уходит в прошлое, порастает забвением, быльем.
А что может удержать от забвения?
Только память.
У памяти корень другой.
Корень памяти означает: мыслить.
Поэтому тот, кто мыслит, не порастает быльем. Тот, кто мыслит, надолго сохраняется в памяти…
ЗЕЛЕНЫЙ И ЖЕЛТЫЙ
ЗЕЛЕНЫЙ того же корня, что и ЖЕЛТЫЙ.
Грустно думать об этом весной, но зато весело думать об этом осенью…
А какая пора самая лучшая? Какая самая золотая пора?
У ЗЕЛЕНОГО и ЖЕЛТОГО тот же корень, что у ЗОЛОТОГО…
ДВОЙСТВЕННОЕ ЧИСЛО
Когда Единственное Число затоскует в своем одиночестве, а Множественному, в тесноте и сутолоке, захочется побыть одному, они вспоминает о Двойственном Числе, которого давно уже нет в грамматике, но которое, может быть, только и было в ней по-настоящему счастливым.
Два конца, два кольца, посередине гвоздик… Дело не в гвоздике этом самом — мало ли что между двумя посередине случается! — а в том, что когда двое, как-то не чувствуешь одиночества… И тесноты не чувствуешь… Потому что — вдвоем…
Два сапога пара… Два друга — хомут и подпруга… Тут и хомут не хомут, а венец свадебный, а подпруга — такая подруга, с которой не страшен самый далекий путь… Может быть, Двойственное — именно то число, которое грамматике нужно для счастья?
Но оно ушло, исчезло, сгинуло: счастье ведь не бывает долгим. И остались в грамматике лишь Единственное Число в своем одиночестве и Множественное — в своей тесноте…
Но — откройте пошире глаза… Посмотрите на леса, на луга, на облака… особенно на то, как они пишутся. Разве лесА, лугА, облакА, да и те же глазА не напоминают вам Двойственное Число? Два лесА, два лугА, два облакА, два глазА? Ведь во Множественном должны быть лесЫ, лугИ, облакИ, глазЫ. Такими они и были много столетий, пока не воскресла в них форма Двойственного, тоска по Двойственному, давным-давно исчезнувшему и забытому Числу…
Потому что в жизни ничто не забывается и ничто не исчезает,
И когда вы говорите: шоферА, инженерА, прожекторА, — вы, конечно, грамматически ошибаетесь, но по-человечески вас можно понять. Это тяга к Двойственному Числу, которого не могут заменить ни одиночество Единственного, ни суета и теснота Множественного, — вечная наша тяга к Двойственному Числу, без которого даже грамотный человек не может быть достаточно счастлив.
ЭТИМОЛОГИЧЕСКИЙ ДЕТЕКТИВ
Из слова изъяли букву. Устранили, убрали, а может, украли, прикарманили, возможно, разбазарили, профинтили, а то и просто угробили. Такое тоже бывает.
Короче: изъяли букву, и в слове тотчас обнаружился определенный изъян. И вот по этому делу было начато следствие.
Рядом стоящие буквы, разумеется, ничего не видели и не знали. Да, стояла какая-то буква. Нет, близко знакомы не были. Мало ли какие буквы рядом стоят. Еще чего — отвечать за целое слово!
Ну, изъяли. Ну, получился изъян. Может, он получился совсем не от этого. Ведь этот самый ИЗЪЯН происходит не от глагола ИЗЪЯТЬ, у него совсем другое этимологическое происхождение. Он у нас от тюрков, это тюркский изъян. С какой стати нам отвечать за чужие изъяны?
Уворовали букву?
Прикарманили?
Разбазарили?
Все это от тюрков: и ВОР, и КАРМАН, и БАЗАР. У нас до тюрков таких слов и в помине не было.
С тюрков спрашивайте.
А мы и без этой буквы проживем.
Что у нас — мало букв? Мало слов?
На наш с вами век — вполне достаточно.
Пусть тюрки переживают. У них, у тюрков, ИЗЪЯН означает вред. А у нас он так, недочет. Небольшой недостаток.
ПОСЛЕДНЯЯ БУКВА В АЛФАВИТЕ
Личное местоимение первого лица единственного числа было когда-то первым и в алфавите. Называлось оно тогда AЗ.
Когда AЗ появился в алфавите, он еще не знал: будет ли что-нибудь после него? И все время гадал: будет или не будет?
Вот это самое «будет или не будет?», по-старинному — БУКИ, и стало второй буквой алфавита.
Так за первым лицом, утвердившим в алфавите себя, сразу появилось сомнение: а стоит ли еще что-нибудь кроме себя утверждать? Будет из этого толк или не будет?
Эти сомнения пытались развеять три следующие буквы: ВЕДИ, ГЛАГОЛЬ и ДОБРО.
— Веди и глаголь добро! — говорили они, что означало: — Знай и провозглашай добро!
— А стоит ли провозглашать добро? — сомневался AЗ, потому что за ним стояла эта недоверчивая БУКИ. — И что такое добро?
— Добро есть жизнь, — отвечали ему стоявшие дальше соседи по алфавиту: ДОБРО, ЕСТЬ и ЖИЗНЬ.
Гм! Значит, жизнь — это добро, и AЗ должен провозглашать добро, — размышлял AЗ. Но тут опять вмешивалась эта настырная БУКИ, и его опять одолевали сомнения: «Но почему именно AЗ? Кому нужно это добро, пусть те его и провозглашают!»
