Звёзды внутри тебя - Натанариэль Лиат
Нож лёг ей в руку – холодный, надёжный, готовый служить.
Дверь распахнулась с такой силой, что ударилась о стену. Учитель ворвался в класс, словно яростный ураган.
– Какого… Да как ты посмела?! – брызгая слюной, заорал он. – К директору! Родителей в школу! Исключить!!!
Вслед за ним в кабинет хлынули одноклассники Лу. Или… Они столпились вокруг, сжали её в клаустрофобных тисках толпы, и Лу вдруг поняла, что не различает их лиц. Кто из них сидел рядом с ней на уроках? Она не помнила. А ведь она училась с этими ребятами и вчера, и позавчера, и год назад.
Лу в этой школе уже больше года. Почему. Она. Никого не знает?
Учитель вопил, призывая на её голову громы и молнии, одноклассники галдели, как стая гиен, с хохотом тыкали в неё пальцами. Загнанная в угол, Лу прижалась спиной к стене и, держа нож двумя руками, выставила его перед собой, как будто и правда была готова пустить его в ход.
Это всё не по-настоящему.
Не может быть по-настоящему. Так не бывает. Это сон.
Сон.
Нужно проснуться.
Только как?
Лу крепче стиснула рукоять ножа в мокрой ладони. Она наверняка проснётся, если произойдёт что-то совсем немыслимое. Непростительное. Непоправимое. Вроде того, что кто-то пырнул учителя чем-то острым. Прямо туда, в ослепительно чистую рубашку на груди, чтобы брызги крови на белом, и…
Лу стало страшно от того, что она действительно этого хочет.
Нет! Так не пойдёт!
Нужно… Нужно себя ущипнуть. Так ведь обычно делают, да? Сон разбивается, столкнувшись с болью.
Боль…
Что, если щипка не хватит? Может, лучше порезаться? Или…
Этого тоже будет мало?
Лу зажмурилась и медленно повернула нож остриём к себе.
Точно. Ты всегда просыпаешься, когда умираешь.
Пора заканчивать.
В ушах у Лу звенело от смеха и криков, но ей вдруг показалось, что она различает среди них птичьи голоса. Как будто все три птенца за окном хором хотят докричаться до неё. Что-то сказать. О чём-то предупредить.
Лу распахнула глаза и с размаху всадила нож в стену.
Она ждала болезненной отдачи, может, даже того, что лезвие сломается от удара, но оно прошло сквозь штукатурку и кирпич, словно всё это было простой декорацией из картона.
Гогот и вой стали совсем нестерпимыми, переходя в обезумевший белый шум, лампы под потолком начали светить так ярко, что заболели глаза, но Лу уже было не остановить. Она дала себя обмануть, и её обманывали долго, но пришла пора положить этому конец.
Нож с усилием проходил сквозь поддельную реальность, вверх, вправо и снова вниз, вырезая – выгрызая – в полотне фальшивого мира неровный проём. Даже не проём – прореху, мышиную нору, но Лу знала главное: это дверь. И она ведёт наружу.
Как только разрез стал достаточным, чтобы протиснуться, Лу нырнула в него, и стало тихо.
Над головой раскинулось серое небо. Под ногами, обутыми в счастливые кеды, чавкнули растоптанные грибы. Днём они совсем не светились.
Спасаясь от ветра, Лу запахнула куртку с порванным рукавом. Прошлой ночью заброшенный завод казался совсем другим – логовом хищника, пугающим замком злодея. Теперь он опустел – остались только осиротевшая паутина и мёртвые корпуса, рушащиеся под собственным весом.
Лу оглянулась: сзади была кирпичная стена, плотно залепленная паутиной. В паутинном полотнище был виден разрез, похожий на тот, который Лу только что сделала в классе. Его края трепал ветер.
Так вот где она оказалась.
И только тогда до неё дошло.
Она вышла! Вышла! Она нашла выход!
Её персональный ад почти заполучил свою Персефону, Лу могла остаться в нём навсегда, но она справилась! Ей захотелось прыгать и визжать от восторга, и, набрав полную грудь холодного, мокрого воздуха, она так и сделала. С крыш взметнулись птицы – маленькие, не гарпии. Задыхаясь от счастья, Лу зажала рот рукой, стыдясь, что их переполошила, но промолчать было выше её сил.
Слава Прежнему Богу, это всё и в самом деле был просто страшный сон. Обман, галлюцинация, и…
– А, это ты, – произнёс голос Сэла у неё над плечом. – А я-то думаю, кто тут верещит.
Лу пискнула и кинулась его обнимать.
– Откуда ты здесь взялась? – тихо и серьёзно спросил Эмери.
– Я… – начала было Лу, но поняла, что не знает, с чего начать. – Ох, долго рассказывать!.. – Она отступила на шаг, посмотрела на них обоих. – А вы? Зачем вы сюда вернулись?
Как будто ей не всё равно. Как будто есть хоть какая-то разница, что они здесь забыли, если они снова вместе, словно того разговора в Благой Эвджинии никогда не было. Если Лу снова не одна.
– Не важно, – эхом её мыслей, только неожиданно резко, сказал Эмери. – Амарок всё равно ушёл. – Он сжал пальцами переносицу, устало зажмурился. – Скажи, кто тебя просил соваться сюда прошлой ночью?
Лу опешила:
– Но…
– Сафо была права, – не слушая её, сказал Эмери. – Теперь нам ни за что не найти его снова. Он придумает новое убежище. Наложит чары посильней, которые спрячут его вообще от всего так, что его даже клубок не отыщет.
– Но… – снова жалко выдохнула Лу – и вдруг осеклась. Она хотела сказать, что ей жаль, что она хотела как лучше, но среди бесконечной вины у неё в голове вдруг вспыхнула мысль – такая неожиданная, что почти казалась чужой. – Откуда… откуда ты знаешь про клубок? – спросила Лу. – И про Сафо? Я ведь ничего вам не рассказывала. Не успела рассказать.
Эмери вздохнул:
– От Ингрид. Она ввела нас в курс дела. Но это не…
– От Ингрид? Не от госпожи Мёрфи?
– Я пытаюсь втолковать тебе, что из-за нас – из-за тебя! – Амарок сможет убивать и дальше, а ты упрекаешь меня в недостатке вежливости?!
– Эй, – примирительно сказал Сэл. – Перестань. Принцесса просто хотела спасти нас от смерти.
Эмери вдруг снова стал очень спокойным. Румянец гнева, только что горевший у него на щеках, схлынул; побледнели даже губы.
– Ну да, – согласился он. – От смерти. – Он запустил пальцы в волосы, отвернулся и глухо заговорил: – Вы двое. Вы ведь даже не знаете, что такое смерть. Никто не знает, пока не умрёт сам. Это… пустота. Только ты, совсем один – и ничего больше. Ни цвета, ни звука, ни надежды. Навсегда. Всё, что остаётся, – это растворяться в собственных воспоминаниях, пока они не истлеют. Цепляться за остатки разума, чувствуя, как он рассыпается, словно ветхая тряпка… Так смешно. Кто-то ведь правда убивает себя по собственной воле в надежде прекратить мучения.
