Музыка крыльев - Дэвид Алмонд
Он перевернул фото. Поблёкшее цветное изображение. Мальчик. Ни тени улыбки. Одет в шорты, ботинки, коричневую рубашку с галстуком. На голове пилотка.
— Мне было пятнадцать лет, — сказал Андреас. — Как тебе сейчас.
Оправившись от первого потрясения, она взяла фото в руки. Да, это Андреас. В лице старика сохранились черты этого мальчика.
Он достал ещё одну фотографию. Группа мальчишек в форме, с рюкзаками марширует по лесной тропе.
Он ткнул пальцем.
— Опять я. Видишь, как я счастлив?
Она кивнула.
— Гитлерюгенд, — произнёс он.
Повторил. Сделал паузу. Она молчала.
— Ты не уходишь, Сильвия?
Она покачала головой. Она не могла говорить.
— В гитлерюгенде были все. Все дети. Мы были счастливы. Я слышу топот наших ног. Наши песни. Мы любили петь, жить в палатках, маршировать, митинговать. Быть вместе. Мы чувствовали себя свободными.
Он помедлил. И взял дрожащей рукой следующую фотографию.
— Мы его любили, — сказал он.
Сотни мальчиков с суровыми лицами стоят шеренгами на стадионе. Перед ними, подняв руку в характерном приветствии, вышагивает Гитлер.
— Да, — повторил Андреас. — Мы его любили.
Он указал на мальчика в первом ряду.
— Гляди, какой я счастливый, Сильвия. Какая радость сияет в моих глазах.
Она смотрела на мальчика Андреаса, на старика Андреаса. И не могла выдавить ни слова.
— Довольно скоро я бодро и радостно отправлюсь на войну. И встреть я тебя тогда, я бы попытался тебя уничтожить.
Он закрыл крышку. В руке у него остались три фотографии.
— Ну что? Ненавидишь меня теперь? — спросил он.
Как разобраться? Как вместить это в голову? Этот мальчик… и этот добрый старик?
— Это не вы, — сказала она. — Сейчас вы другой.
— И тем не менее. Тот маленький Андреас жив в нынешнем. Юный и жестокий жив в немощном старце.
— Вы изменились.
— Да. Я изменился. Вместе с миром. Я попал в плен, и это меня спасло. Я оказался в Нортумберленде. Меня спасли леса, музыка, жаворонки и каменные топоры. И они продолжают меня спасать.
Он наклонился к ней чуть ближе.
— И ты меня спасаешь, Сильвия.
Он выпил чаю.
— Это история длиною в жизнь, — сказал он. — И скоро конец. Но чем ближе к концу, тем яснее, что, возможно, это история о надежде. Тот заблудший паренёк и нынешний трясущийся старец… История вселяет надежду.
— Конечно, Андреас!
— Остерегайся взрослых, которые хотят, чтобы дети ходили строем, — тихо произнёс он.
Потом они пили чай. Молча, вместе.
Дождик тем временем кончился, показалось солнце.
Андреас протянул ей фотографии.
— Забери их, пожалуйста, — сказал он. — Надеюсь, ты мне не откажешь.
Она приняла этот странный дар от этого странного парадоксального человека.
— Уничтожь их, если хочешь, — добавил он.
Она понятия не имела, зачем ей эти снимки, но чувствовала, что они останутся с ней навсегда.
Она положила их в карман куртки.
— Спасибо за замечательный рисунок, — сказал он. — Я буду его хранить.
Они пожали друг другу руки, и она вышла на улицу.
Ярко светило солнце.
Свет просачивался из окон и дверей клуба на тёмную улицу.
Сильвия и Габриель вошли вместе. С ними были ещё Энтони с Колином. Мама так и не вернулась.
Они подсели за столик к Андреасу. Перед стариком стояла кружка светлого пива, которую он поднял в знак приветствия.
Высокий мужчина, Майк, возился на сцене с микрофоном.
Повсюду музыканты: сидят за столиками, подпирают стены, пьют в баре. Там и сям спевки — поют приглушёнными, красивыми голосами. Музыка несётся со всех сторон: скрипки с аккордеонами, свистульки с барабанами. В тёмном углу старик жмёт на мехи, и его волынка жалобно стенает в ответ. На каждом пустом пятачке бесится ребятня.
К ним подсели Оливер и Дафна Додд. Он всё в том же старом твидовом костюме, она — в своём блестящем платье с красно-коричневыми цветами.
Оливер засмеялся.
— На том же месте в тот же час, — сказал он.
— Детка, привыкаешь потихоньку? — спросила Дафна у Сильвии. — К нам ко всем? И к этому месту?
Сильвия кивнула. Она не знает места лучше. Она отвечала и одновременно слышала себя как бы со стороны.
— Вот и мы всё тут любим, — обрадовалась Дафна. — Хотя мы, конечно, не много других-то мест повидали. Это вы, молодые, по всему миру путешествуете.
К Габриелю подошли приятели, спросили, будет ли он им сегодня аккомпанировать. Он ответил: да, возможно, но попозже.
И добавил, что сначала будет играть с Сильвией. Парни заулыбались.
Она покраснела. Они снова улыбнулись. Она снова покраснела.
— На чём играете? — спросил Оливер Додд.
Сильвия вынула из кармана свой инструмент и робко положила на стол.
— Господи боже! Полая кость! — воскликнула Дафна. — Можно потрогать?
Дафна взяла кость двумя руками — ровно так, как девушка тогда, в ночи.
— Это был канюк, — сказала Сильвия и повернулась к Андреасу. — Я выточила кость ножом, который вы мне подарили.
— На такой флейте из кости играл мой отец, — сказала Дафна. — Давным-давно. Я была совсем маленькой. Он играл, а мы, дети, танцевали, обо всём позабыв. Как в сказке…
Она поднесла кость к губам, извлекла звук и блаженно улыбнулась.
Потом, по-прежнему двумя руками, вернула инструмент Сильвии.
— Отец говорил, что оставит мне свою кость в наследство. Да где её теперь искать? — Она засмеялась. — Поэтому я играю на пикколо. Они с полой костью ближайшие родственники.
Она сыграла несколько тактов на пикколо.
— Мило. Но не то, верно, Сильвия? Нет волшебства.
И тут Габриель вынул свою полую кость.
Дафна снова ахнула.
Протянула руки, взяла инструмент.
Выдула несколько нот разной высоты.
В глазах у неё стояли слёзы.
— Эту я нашёл, — сказал Габриель. — На заброшенной ферме. На дальней сопке.
Дафна не могла выпустить кость из рук.
— Неужели? — повторяла она. — Конечно, нет… А вдруг всё же?
Она снова заиграла.
Закрыв глаза и улыбаясь.
— Всё как в детстве, Оливер, — сказала она мужу.
— Потому что детство в тебе, любимая, — отозвался он. — Ты и сейчас дитя.
— Отец говорил, что не знает, от какого зверя эта кость. Иногда уверял, что от тощей лисы, иногда — от дикой кошки, иногда — от беркута. Кто знает, что тут правда?
Она поднесла инструмент к губам и глубоко вдохнула, словно хотела уловить дыхание отца и всех тех, кто играл на этой кости за много веков.
— Иногда по ночам, — продолжила она, — мне кажется, будто я её слышу. Звук разносится по сопкам. Как во сне… Может такое быть? Отец всё силился вспомнить, откуда она взялась. И не считал себя её владельцем. Говорил, что владеть — негодное слово.
