Мария Киселёва - Верните маму
— Сначала ничего, помогали мне много, но я ведь новенькая была, и с другими новенькими возятся. У нас даже не называют это помощью. Просто работают очень дружно. Но после этой женщины я стала думать, а много ли моделей я сделала сама? Без поправок, без помощи? Не работаю ли я, как тот бухгалтер? И знаешь, Коля, оказалось, что сделала я очень немного. — Последние слова Галина Сергеевна сказала медленно и тихо. Николай Максимыч понял, как тяжко ей было в этом убедиться полгода назад, какая большая тревога вошла тогда в ее душу. А его не было с ней, хотя он был рядом. Он хотел это сказать, но Галина Сергеевна легонько закрыла ему рот ладонью:
— Не надо, не надо. Я знаю. Мне нужно было самой.
Тогда она решила испытать себя. Как? В это время Дом моделей стал готовиться к выставке. Чтобы быть совсем самостоятельной, Галина Сергеевна работала дома, создавала модели совершенно новые, стараясь, чтоб никакие линии не повторялись, не были похожими ни на что, сделанное раньше. Десятки эскизов… наконец выбрано лучшее. Три модели. Возьмут или не возьмут их на выставку? И еще: если возьмут, то не будет ли поправок? Если возьмут с изменениями, пусть с небольшими, сомнения останутся в силе. Ведь всем известно, что иногда большой художник глянет на полотно начинающего, сделает своей кистью лишь один мазок — и полотно оживает. А до этого было мертвым. Так и тут. И вот настал день, когда художественный совет рассматривал работы, представленные для отбора на выставку.
— Молодец, Галочка, — сказала после совета художественный руководитель и расцеловала Галину Сергеевну. — Все три модели пойдут. Вот здесь только немного в одной изменить…
Изменить! Вот оно. Сделать тот самый мазок, который оживляет полотно. У Галины Сергеевны опустились руки. Потом она просила не посылать на выставку эту модель и добилась своего.
— А теперь все, — закончила Галина Сергеевна. — Теперь я уверена. И больше так не буду.
2
В классе Зойка сказала Люсе про выставку.
— Правда? — закричала Люся. — Ура! Вы слыхали?
— Не шуми, — смутилась Зойка, но Люся уже объявляла всем входящим: — Лучшая модель… Выставка в Праге…
Зойка не думала, что это вызовет такой интерес: ее окружили, спрашивали, удивлялись. Конечно, с приходом учителя все бы затихло, но первым был как раз урок французского языка, и Ирина Исааковна, подняв брови, воскликнула:
— О-о, это очень приятно! Где можно посмотреть эти модели, их привезут обратно?
— Не знаю, — сказала Зойка.
— Мон дьё! Бог ты мой! Она не знает! Как можно этого не знать? Да вы представляете, что значит обогнать французов? Первая модель!
Ирина Исааковна появилась в школе в прошлом году. Она начала свой первый урок в седьмом классе не со склонений и спряжений, а с рассказа о Франции, о Париже, где она жила почти четыре года, куда ее муж, работник посольства, был направлен в 1934 году. Она была тогда совсем молоденькой. Париж ее удивил, околдовал, покорил окончательно, и она совсем не чувствовала себя чужестранкой, хотя и не знала еще языка. Сама же она удивила в свою очередь новых соседок своей хрупкостью и изяществом, потому что француженки представляли русских женщин почему-то большими и громоздкими.
Ирина Исааковна говорила увлеченно, с удовольствием, даже с восторженностью, хвалила все, всех и себя в том числе и просила не считать это нескромностью, потому что это было так давно, так давно, что от той милой, взбалмошной Ирэн ничего не осталось. Но ребята видели, что осталось, осталось многое, хотя теперь это была пожилая, кругленькая женщина с полуседыми-полукрашенными беспорядочными кудрями.
Этот урок настолько отличался от всех остальных, что был и непохож на урок и совершенно взбудоражил всех девчонок. Ирина Исааковна сразу и навсегда стала для них Ирэн, учительница-подружка, у которой — единственной в школе — можно спросить, какой цвет идет к лицу, если глаза светлые, а волосы черные, и дают ли современные женщины пощечины дерзким мужчинам или это уже старомодно?
Ирина Исааковна отвечала всегда охотно, многословно и никогда не говорила, что «вам еще рано знать». Урок она объясняла несколько безалаберно, перескакивая с одного на другое, но все понимали, что иначе она и не может, и всем казалось уже, что по-другому было бы хуже, суше, в общем, это был бы самый обычный урок.
Вскоре обнаружилось, что французский язык стал таким же интересным, как литература, и не выучить его просто невозможно. Все поняли, как это хорошо, просто здорово — говорить свободно, с приятным правильным прононсом и как это может пригодиться в жизни. Ну и еще: было совестно мямлить у доски, и не из-за тройки даже, а потому, что Ирина Исааковна так искренне огорчалась плохому ответу, так удивленно открывала глаза и начинала объяснять сначала. Она, должно быть, полагала, что это оттого, что она плохо объяснила в прошлый раз, а вовсе не потому, что человек не открывал учебника. Стоять и слушать, как тебе добросовестно объясняют второй раз, когда ты понял все и с первого, не очень приятно.
И вот к концу четверти отстающих уже не было, а полугодие закончили только с двумя тройками. Ребята были довольны, учителя удивлены: что за система у Ирины Исааковны? Не удивлялась, не беспокоилась только сама она, Ирина Исааковна, — а как же? Это же французский!
В нарушение всех методических правил учительница могла прервать упражнение словами:
— Соломина, как вы сидите? Фи, это вульгарно. Сидеть надо вот как.
И садилась легко и красиво, несмотря на свою полноту.
Ребятам было смешно и удивительно узнать, что они не умеют ходить, стоять, разговаривать, здороваться.
— Да ну, как-то стыдно, — сказал однажды Витя Аникеев, когда Ирина Исааковна еще и еще раз заставила его встать у доски.
— Стыдно быть грубым.
— Да ну! — махнул рукой Витя. Разыгрывать вежливого еще хуже.
— Разыгрывать! — воскликнула Ирина Исааковна. — Чудовище вы этакое, монстр! Надо не разыгрывать, а быть вежливым. Подберите ноги! Вот так.
Больше всего Ирина Исааковна потрудилась над этим Витькой Аникеевым, длинным, тонким мальчишкой, очень непоседливым и смешливым. Витька не мог высидеть спокойно урок, ему становилось тошно, и тогда объяснения учителя он начинал приправлять такими гримасами, вздохами или стонами, что в классе начиналось фырканье. Все годы фамилия его повторялась учителями ежедневно с различными оттенками раздражения, возмущения или отчаяния. Установилось мнение, что неплохой, смышленый ученик наделен вот таким изъяном — кривляньем.
А Ирина Исааковна, Ирэн, пронаблюдав очередной Витькин трюк, сказала:
— О-о, какая выразительная пантомима! Особенно вот этот момент, — повторила руками Витькин жест. — Как у Марселя Марсо.
Витька оторопел и залился румянцем. Никто не знал о Марселе Марсо, и Ирина Исааковна, мешая русскую речь с французской, рассказала о знаменитом миме.
Можно было ожидать, что, получив такую оценку, Аникеев развернется во всю ширь, но оказалось, что человек он скромный, он стал стесняться и сидеть тише.
— А наша Ирэн не простушка, — заметила как-то Люся. — Она делает из нас «человеков» без барабанного боя. И это ей удается.
Комсорг Геля Лютикова заявила, что все это пахнет мещанством, но даже мальчишки запротестовали:
— Мещанство тут ни при чем, но вот слишком много возни с девчонками. Пропусти их вперед, открой дверь, прими, подай, а как же равноправие?
Теперь Ирина Исааковна, хотя и вызвала к доске ученика, но все не могла успокоиться:
— Обогнать французов! Наше первое место! Невероятно.
— Но у нас и первый спутник, — сказал Женя Абрамов.
— Спутник! Спутник — конечно! Как же иначе? Но мода!
Ребята засмеялись. У Зойки радостно горели щеки.
Можно купить ореховый торт. Мама любит. А вдруг это сделает отец или бабушка? Тогда будет два торта, это не интересно. И вообще надо придумать что-нибудь такое, что подходит именно для этого случая, И чтобы маме понравилось. Сама-то она мастерица на такие вещи. Хорошо, когда у человека есть фантазия.
Зойка стояла у витрины кондитерского магазина. Конфеты, печенья, вафли… Коробки, пачки. Не то. Ага, ага, вот, кажется, придумала. Есть такие шоколадные медали. Круглые, в золотой или серебряной бумаге. Это как раз то, что надо. Наградить победительницу медалью! Придумать краткую, шутливо-официальную поздравительную речь. Рукопожатие и вручение медали. Нет, кажется, наоборот: рукопожатие после. Ну а потом — к столу. Тут уж бабушка постарается, и папа принесет чего-нибудь вкусненького.
Зойка радостно потерла руки. Вот такой будет сегодня вечер, когда все соберутся. А за столом она расскажет про класс и про Ирину Исааковну. Мама будет смущаться. Она всегда смущается, когда ее хвалят, и говорит: «Ну что-о вы!» Медали оказались маленькие и только серебряные. Зойка огорчилась. Нет, это не подходит. Во-первых, маленькие, во-вторых, серебряные. А место ведь первое! Она поехала в ГУМ. А там и вовсе ничего не оказалось, но продавщица назвала кондитерский магазин, где такие медали должны обязательно быть. И Зойка нашла. На большой золотой медали был изображен заяц на лыжах. В спортивной куртке! Именно то, что надо. И денег как раз хватило. Просто здорово. Какой удачный сегодня день. Зойка спешила домой, чтобы до маминого возвращения потолковать обо всем с бабушкой.
