Мария Киселёва - Верните маму
— Я от мамы, — сказал Николай Максимыч.
А потом все сидели за столом, и Николай Максимыч рассказывал, как ему позвонили на работу из больницы и попросили приехать, потому что маму уже совсем подготовили к операции, и уже скоро будет назначен день, и нужно только его, Николая Максимыча, согласие.
Молодой нейрохирург обстоятельно, хотя с некоторой горячностью, объяснил Николаю Максимычу, в чем состоит суть новой операции, разработанной советскими учеными. Все выходило отлично. Николай Максимыч попросил разрешения подумать.
Старый палатный врач Илья Ильич подошел к нему в коридоре:
— Соглашайтесь, голубчик. Не бойтесь. Хирурги, конечно, народ решительный, особенно молодые. Но я-то — старый консерватор, и то — за.
— Да, да. Я… не возражаю. Только неожиданно… хотя я, конечно, давно знал.
С Галиной разрешили свидание.
— Коля, ты дай согласие, — попросила она. — Я вынесу. Честное слово.
— Я тоже верю теперь, что вынесет, — сказал Николай Максимыч.
— Да погоди ты! — суеверно отмахнулась Анна Даниловна.
— Тьфу, тьфу, чтоб не сглазить. Все будет хорошо, мама.
Зойка никогда не видела такого радостно-взволнованного отца.
— …А ты знаешь, что она вспомнила сегодня? Нашу старую продавленную тахту. «Мы, говорит, мечтали с тобой о новом диване с полочкой. А ведь это теперь совсем не модно». Видишь? Раньше она ничего такого не помнила.
Продавленная тахта давно отжила свой век, да и квартира была новая. От прежней мебели остался только один комод, который отстояла бабушка:
— Пусть будет тут в уголочке, никому не мешает. Что это за дом без комода?
На другой день Зойка подошла к Анне Даниловне:
— Давай, бабушка, этот комод вот сюда поставим, чтоб сразу его видно было… Когда мама войдет…
— Давай. Хоть он и плохонький стал.
— Это ничего. Да он и не плохонький вовсе.
Анна Даниловна прикрыла на кухне дверь и тихонько заплакала, чтобы Зойка не слышала. «И как она догадалась-то? Откуда бы ей знать?.. Чтобы мать, значит, сразу домой вошла, а не в чужую квартиру». И потом бабушка все удивлялась и сыну вечером сказала:
— Мы-то с тобой и то не додумались. А ведь это уж точно: глянет на знакомый-то комод и сразу… дома.
Зойка начала в своем дневнике новую страницу:
«Все, что тут было написано, — ерунда. А последние записи стыдно читать. Это — пятно на моей совести. Дневник, конечно, я уничтожу. Но сначала я хочу сказать, что самое страшное зло — это война. От нее страдает моя бабушка, моя мама и папа. И я. А это ведь целых три поколения. И так у всех».
И в конце — размашисто карандашом.
«Я не знаю, кем буду. Может быть, разведчицей, а может, балериной. Но все равно я буду работать так, чтобы фашистам стало тошно, чтобы они взорвались на своей бомбе. Вот. Все. Теперь можно уничтожить тетрадь».
15
В больнице — обычное рабочее утро.
Хирург кончил мыть щеткой руки. Сестра молча подала ему тампон со спиртом, сухой тампон. Потом надела на него стерильный халат. Хирург не прикасался ни к чему своими чистыми руками. Он привычно держал их перед собой ладонями друг к другу.
Мысленно он был уже в операционной. На столе — Галина. Сегодня она. Вчера пришло письмо от ее дочери. «…Я знаю, что врачи отдают все свои силы, у них очень благородная профессия. И Вы, пожалуйста, доктор, все-все сделайте во время маминой операции, чтобы мама была здоровой. Верните маму домой…»
Верните домой! Вот это — цель операции. В этом смысл ее. Вырвать человека из многолетнего больничного плена, возвратить в семью. Открыть заново мир с его трудностями, тревогами, радостями…
Врач отлично знал, когда и почему заболела Галина, но девочка писала ему об этом, и еще о том, что «…война ведь дивно кончилась, и все, кто остался жив, живут дома, а мама нет. Почему?» — спрашивала она. И тут же утверждала: «Мама должна жить дома. Мы все ее ждем. Доктор, верните маму!»
Весеннее солнце хлынуло в комнату с белыми стенами. Почки лопнули на тонкой ветке за окном. Кончился зимний сон…
Подали резиновые перчатки. Все готово. Хирург вошел в операционную.
Часть вторая
1
— Мама! — крикнула Зойка, вбегая в переднюю. — Мама, тебе письмо из Чехословакии.
— Правда?
— Конечно! Дмитриевой Галине Сергеевне! И марка с видом на Карлов мост.
Галина Сергеевна взяла плотный продолговатый конверт и повертела его в руках, слегка ощупывая и не решаясь вскрыть.
— Ну давай я. — Зойка с хрустом оторвала полоску от края. — «Дорогая Галина Сергеевна, милая Галочка! Поздравляю тебя и весь наш коллектив с победой: твоя модель — спортивный костюм — признана лучшей».
— Лучшей! — закричала Зойка. — Ты, мама, молодец!
— Не может быть… — растерянно прошептала Галина Сергеевна.
— Ну смотри. — Зойка тряхнула листком. — Вот и тут: «…ты молодец, Галка! Жюри было очень строгим, да и соперники — ого! Мы все ужасно волновались…»
Галина Сергеевна еще держала письмо в руках, а Зойка, чмокнув ее в щеку, схватила портфель и убежала — сегодня ей надо рано, их 8-й «Б» дежурит по школе.
За столом Николай Максимыч прочитал вслух это письмо, где художник-модельер Дома моделей подробно описывала выставку одежды в Праге. Бабушка и Галина Сергеевна сидели тихо и слушали.
— Ты сегодня такая светлая, — сказал Николай Максимыч после завтрака. — Какая-то юная, прямо как Зойка. Честное слово.
— Я так рада, Коля, так рада. Ты не представляешь. Не могу сказать, как я переживала, ждала…
— Моя жена так любит славу? — шутливо воскликнул Николай Максимыч.
— Нет, это не тщеславие, — быстро сказала Галина Сергеевна. — Ты не думай, Коля.
— Я и не думаю. Это счастье творческой удачи. Оно достается трудно и выпадает не так уж часто.
— Да, — прошептала Галина Сергеевна. — Но для меня это — не только творческая удача. Гораздо больше. Гораздо больше. — Она глянула на Николая Максимыча тревожно-радостно и зажмурила глаза, выжав на кончики ресниц слезы.
— Что такое? — удивился Николай Максимыч и взял легонько жену за плечи.
— Нет, ничего, ты не пугайся. Я не буду, не буду. — И отвернув лицо, быстро провела кончиками пальцев по глазам.
— Это было мое испытание, — начала она очень серьезно, даже сурово. — Моя работа — и эта выставка. Нет, не в обычном смысле, потому что для всех участников выставка — испытание мастерства. Каждому хотелось добиться успеха. А для меня это значило не только успех или неуспех, а быть или не быть.
— Ну зачем так торжественно? — засмеялся Николай. Максимыч.
— Быть или не быть, — повторила Галина Сергеевна. — Ты ничего не знаешь, я никому не говорила. Даже тебе.
— А вот это нехорошо. У нас есть уговор о полной откровенности. — Николай Максимыч встал с дивана.
— Так было нужно, Коля, ты сейчас поймешь.
Галина Сергеевна откинула светлые волосы, поправила на коленях платье и сказала, глядя перед собой:
— Я хотела проверить, совсем ли я здорова, окончательно ли? Нет, подожди. Сама ли я работаю, вполне ли самостоятельно? Убедиться в этом не так просто, когда вокруг тебе помогают, тебя берегут.
— С тебя сняли инвалидность. Не можешь же ты не доверять целой комиссии врачей. Нет, теперь ты подожди. Тебя перевели в творческую мастерскую Дома моделей, куда не только больного, но и здорового не каждого возьмут.
— Ну зачем же ты сердишься?
— А затем, что ты придумала себе испытание, мучилась, волновалась, ждала. А все это напрасно. И больше так не делай.
— Хорошо, Коля.
— Если бы ты со своей работой не справлялась, тебе предложили бы другую. Что значат твои слова: сама ли я работаю?
— А вот что. Ты не сердись.
И Галина Сергеевна, усадив мужа рядом с собой, рассказала, что полгода назад она случайно разговорилась в сквере с пожилой женщиной и узнала, что сын этой женщины перенес большое потрясение. А работал он в банке главным бухгалтером. После лечения ему страшно было выходить на работу, боялся, что не справится, напутает, ведь большие деньги… Тогда старушка эта сама в банк письмо от доктора в конверте принесла, чтобы сыну ее помогли первое время, чтобы ошибок его не заметили. Так он и работал почти три месяца. Уж как ни насчитает, что ни напишет, все хорошо. А потом сотрудники заново пересчитывали. Он и уверился, что все в порядке, и успокоился. И опять сам работать стал.
— Ну и что? Хорошие товарищи.
— Конечно. У нас тоже хорошие товарищи, и они… знали обо мне. Вот я и подумала…
Галина Сергеевна опять провела рукой по волосам.
— Сначала ничего, помогали мне много, но я ведь новенькая была, и с другими новенькими возятся. У нас даже не называют это помощью. Просто работают очень дружно. Но после этой женщины я стала думать, а много ли моделей я сделала сама? Без поправок, без помощи? Не работаю ли я, как тот бухгалтер? И знаешь, Коля, оказалось, что сделала я очень немного. — Последние слова Галина Сергеевна сказала медленно и тихо. Николай Максимыч понял, как тяжко ей было в этом убедиться полгода назад, какая большая тревога вошла тогда в ее душу. А его не было с ней, хотя он был рядом. Он хотел это сказать, но Галина Сергеевна легонько закрыла ему рот ладонью:
