Виталий Бианки - Фомка-разбойник (cборник)

Я всем показал удивительную мою чайку.

– Халей, – говорили ловцы.

– А цвет, цвет! Видали вы когда-нибудь чайку такого цвета?

– Цвет действительно непонятный. Не видали таких.

Я торжествовал.

Утром поздно проснулись – и узнали, что «Зверобой» с другими судами экспедиции Рыбтреста ушел на север.

Для нас это был большой удар. Времени у нас оставалось меньше недели, а мы еще не добрались до самоедов.

И тоскливое чувство сиротливости закралось в душу. А вдруг не выберемся отсюда никогда?

– Поживете у нас, – утешали ловцы. – Со дня на день должен прийти снизу, из Тобольска, большой пароход. Он пойдет до Хэ. Выбора у нас не было.

Послали телеграммы друзьям в Ленинград:

«Привет с Конца Земли».

– Сколько же отсюда пройдёт телеграмма до Ленинграда? – спросил я у телеграфистки.

– А уж как повезет вам. Вот придет пароход, заберет почту и телеграммы, пойдет в Хэ. Вернется в Обдорск, там и сдаст на телеграф.

Я вытащил определитель птиц и все приспособления для снимания шкурок.

Но сколько ни бился с определением, выходило – халей.

Об этом говорили размеры птицы, ее крыльев и хвоста, красное кольцо вокруг глаз.

Против говорил цвет.

Вывод мог быть один: порода чайки, очень близкая к сибирской хохотунье, халею, но резко отличающаяся от нее цветом. Мною открыт новый вид – лярус ауреус.

Очень довольный, я закрыл определитель.

При этом я заметил, что от моих пальцев на белых листах книги остались золотистые масляные пятна.

«Кой черт! – выругался я про себя. – Где я вымазал их маслом?»

Я понюхал свои руки.

Они пахли дегтем.

Я посмотрел на чайку – и мне все стало ясно.

Тихонько, чтобы никто не заметил, я завернул золотую птицу в бумажку, вышел из барака и швырнул ее в помойку.

Никогда в науке не будет описана новая порода чаек необычайной красоты – золотая чайка, лярус ауреус!

Но где, язви ее хвост, могла она угодить в бочку с дегтем?

Об этом я не решился спросить у ловцов, чтобы не напомнить им о халее несказанного цвета.

Глава восьмая

На восточной стороне, за Югорскою Землею, над морем, живут люди Самоедь.

«Гусихин». – Вести с ловецкой родины. – Моряк из Нового порта. – Оказия. – Радисты, самоеды, цинга. – На мели. – Два неба. – Хэ. – Человек-пингвин. – Терпит – не терпит.

Отправились с Валентином шататься по тундре. Но сколько ни шли, – все та же картина: кустики да трава, да прозрачные тучи комаров. И нигде ни намека на человека.

Неожиданно со стороны Оби раздался низкий, сильный гудок. Мы поспешили к берегу.

По реке мимо нас величественно прошел большой белый пароход.

«Гусихин», – прочли мы на борту.

У ловцов был выходной день. В одном из бараков налаживали кино к вечернему сеансу.

Но все бросили свои занятия и побежали на пристань.

«Гусихин» привез новости.

«Гусихин» привез почту. Ловцы густо набились в штаб. У всех в руках были газеты, у многих письма.

С волнением рассказывали друг другу ловцы свежевычитанные вести с родины. С жаром обсуждали газетные новости.

Газетные новости были трехнедельной давности.

Вести с родины были трехмесячной давности.

«Гусихин» дал первый гудок.

Мы перебрались на борт.

Пуйко скрылось за поворотом. Пароход быстро удалялся от берега.

В мелких волнах у берега солнце заиграло радужными красками, вода в той стороне сияла и переливалась, как перламутр.

Большой, рыхлый человек оторвался от перил, повернулся ко мне. Разговорились. Оказалось – моряк. Четыре года безвыездно жил на Ямале, в Новом порту, уехал подыскать себе другое место. Поездил, поглядел – и вот возвращается.

– Неужели лучше не нашли?

– Привычка, знаете… Потянуло назад.

Украдкой, с удивлением оглядываю его большое распаренное тело, благодушное сырое лицо с тюленьими усами. Тюленьи усы. А я-то думал: ледяные живут люди на севере, без чувств, без нервов.

Правда, подбородок у него тяжелый, таким можно дробить серьезные препятствия. Но эти мягкие глаза?

– Летом даже очень интересно, – охотно рассказывает моряк. – Карской экспедиции приходят суда в порт, иностранные суда подходят. Работы – только поворачивайся.

– Но ведь это каких-нибудь три месяца. А остальные девять?

– Ну что же? Вот считайте сами: октябрь – охотничий месяц. Это по-самоедски. Они еще здесь, наведываются частенько: то помочь надо, то так просто – гостят. Ноябрь – первый темный называется. Самоеды все еще здесь, чум за чумом проходят с севера. Большой темный – декабрь, – тут уж все пройдут, и мы действительно оторваны месяца на три с половиной. Темно. Радио только да письма – за всю зиму одна-две оказии случится. Да и то нельзя рассчитывать, что дойдут.

Раз я отправил зимой служебный пакет с самоед ином. Ответ надо было получить к весне, не позже как через полтора месяца. Взял у самоедина бирку – палочку такую, сорок пять зарубок на ней сделал. Календарь здешний: каждые сутки самоедин ножом одну зарубку заравнивает. Только так и могут сосчитать время.

– Отвезешь? – говорю. – Терпит?

– Терпит, – говорит.

Знаю: положиться можно, честный народ. А что в пути не пропадет, это уж верное дело. Они ведь как: прямиком напроход дуют по снегу; черт его знает, как только путь узнают: кругом бело да ровно. Приметы какие-то свои, на удивленье они приметливы, нам даже непонятно. А если в дороге метель, пурга – это им тоже нипочем – сковырнулся с нарты в снег и лежит, как песец, зарывшись, два, три, четыре дня, пока пурга не пройдет.

– А что за услугу возьмешь? – спрашиваю.

Пустяк, бисерную безделушку какую-то спросил, я даже удивился. Ну, думаю, раз больно хочется, пусть за это едет, а там что-нибудь дельное дам в придачу. Поехал он. К сроку возвращается – день в день. И мой пакет назад отдает.

– Ты что ж, не попал в Обдорск?

– Как не попал? Попал.

– Что ж ты пакет-то не отдал?

– Не терпит: мало спросил с тебя, давай еще чаю кирпич в придачу, – ответ привезу.

Зимой действительно туговато бывает. Летом птиц всяких полно, дельфины играют, морские зайцы – тюлени такие. Прямо с крыльца бьем. А зимой только сова белая да заяц, да еще вот часто подъезжаешь к кусту, глядишь – куфья на нем, шапки снежные. Ближе подъедешь – фррр! – рассыпался куст, полетело белое во все стороны. Куропатки полярные, их у нас дивно много. А хуже нет – волк. К самым зданиям зимой подходит. Олени у нас…

– Дикие?

– Нет, ездовые. Дикие на самом севере Ямала да на Белом острове. Самоеды волка никогда не трогают. Боятся: он, говорят, все мысли человека знает, – отомстит. Полярный волк хитрый – действительно как черт. Мерзавец, с закрытыми глазами к стаду подходит. Против ветра всегда. Он и видом другой: вытянутый, низкий на ногах – ползать приходится много – и белый весь. В капкан и думать брось – ни за что не полезет. Один у нас двадцать оленей в одну ночь прирезал. Самоеды говорят, до пятидесяти голов, бывает, режет волк.

– А как с самоедами живете?

– Дети. Жить можно, по-хорошему живем. Трудно только, когда работы много или спешка: канитель с ними. Придет, каждую вещь осмотрит, перевернет, пощупает. Потом чаем его пои. Чай страсть любят. Сколько в себя вливают – так прямо на удивленье. Подарить еще что-нибудь надо, а то обижаются.

Было у меня с ними серьезное дело. На западном берегу Ямала поставили радиостанцию. Штат в пять человек. Зимовать. И вот, передают, цинга.

– Плохо снабжены были?

– Какой там, – отлично! Проще дело: спаечки товарищеской не было. У нас без этого нельзя: верная гибель… Расстроились. Потом аппетит потеряли. Ну и зацинжали.

Мне от начальства приказ: соорудить экспедицию, снять их оттуда.

А станция та от нас через весь Ямал, километров за шестьсот. Вызвал я самоединов. Через старших их, через родоначальников. Шестьдесят нарт съехались к нам в Новый порт. Два дня чай пили, разговаривать о деле нельзя было: не полагается.

На третий рядиться принялись. Сорок нарт надо было, чтобы станцию поднять. За сорок нарт столько-то муки, столько-то соли, масла, табаку. Я через толмача так только, для формы, торговался. Уступал сразу. Они не запрашивают, а у меня инструкция – во что бы то ни стало сорганизовать помощь. Мне каждый час дорог. Шесть часов разговаривали. Уговорились.

– Собирайтесь, – говорю. – Поезжайте.

– Как, – говорят, – мы поедем? К сорока нартам оленей надо.

Опять торг – за оленей плати.

Торговались, торговались, – кончили.

– Теперь, – говорят, – к оленям людей надо, ямщиков.

Опять сначала торг.

Ямщикам чум нужен. Сговорились, сколько за чум. К чуму прислуга нужна. Опять сначала.

Два дня разговаривали. Совсем мы с толмачом замаялись.