Виталий Бианки - Фомка-разбойник (cборник)

Нет, сердце в порядке – как часы. Так что же?

Ах, да: Максимка! Опять, верно, дурит, дым пускает, точно маленький с папиросой.

Не мешай спать, Максимка, не дури! Так мало ведь осталось спать.

Просыпаюсь – уже утро! Никого в кубрике.

Максимка молчит: мы стоим.

Выхожу. Теплое солнце уже вылупилось из блестящей, холодной, как скорлупа, воды. Вода, кругом вода, нигде не видно берега. Матросы маются на баке без дела. Иван Иваныч среди них – глаза совсем ушли под крыльцо.

Поломался мотор. И нас нанесло, посадило на мель.

– Аах-ха! Аах-хаа! – смеются чайки, кружат над нами.

Говорят, флагманское судно экспедиции замечено в бинокль.

Послана лодка.

Проходит час, проходит другой. Летят гуси, проносятся стайки куликов. Утки ныряют со всех сторон.

Чайки хохочут.

Наконец показывается судно: такая же моторная рыбница, как и наша. Она останавливается в пятидесяти метрах от нас – ближе рискованно. Командиры переговариваются в рупоры. Кругом мели – можно так посадить судно, что и не сдерешь.

Подходит шлюпка. Матросы забирают и везут легость – тонкую веревку, – к ней привязан канат.

Мы – на буксире. Пошло флагманское. Тихонько качнулся, дрогнул – и сдвинулся «Зверобой».

Слезли! Теперь только бы не налететь на другую салму.

Матрос на борту с длинным, в разноцветных кольцах шестом. Он мерно опускает шест в воду и вытягивает его, опускает и вытягивает, и каждый раз, как опустит, выкликает глубину.

– Три!

– Сейчас сядем, сядем! – шипит Пузатых.

– Три! Четыре!

Все молча слушают выкрики: удастся попасть в зерло, или опять ткнемся в мель?

– Четыре с половиной! Три! Два с половиной!

У всех вытягиваются лица.

– Я говорил, говорил! – шепчет Пузатых.

– Три! Два с половиной! Четыре! Семь! Семь с половиной!

Все улыбаются.

– Восемь! Еще такую надо! – кричит матрос и с грохотом кидает разноцветную пешку на палубу.

Вдали показалась узкая полоска земли. Вот она – последняя земля, долгожданный Ямал – Конец Земли!

Жалкое зрелище! Где осталась бескрайная мощь земли, ее гордые горы, высокие густые леса?

Океаном сомкнула землю вода, утопила в себе, иссякла земля, истончилась – и концы в воду.

Чуть хватает еще сил выставить из волн свою плоскую спину. Ни бугорка, ни деревца, – кочки да травка, да мох.

Гуляют волны на просторе.

То тут, то там поднимается из воды острая головка на тонкой шее, точно нас окружают десятки невидимых подводных лодок.

Мелькает серо-стальная спинка.

Тонкая шея сгибается, змей уходит в воду. Незаметно уходит в воду серая спинка – и нет ничего над волнами.

Гагары.

Некоторые так близко выныривают от борта, что на белом их горле ясно виден резкий черный четырехугольник.

Привольно тут этим древним морским птицам.

Но как же, как же тут жить человеку?

И вот мы подходим к Пуйко.

Нам рассказывали в Свердловске: Пуйко – это название дано месту по имени одного из ямальских самоедских родов. Здесь – летняя стоянка самоедов-рыбаков. Оленей мы и тут не увидим: олени сейчас далеко в тундре, на ягельниках.

Но не олень нас интересует. Волнует встреча с настоящими полярными людьми.

Еще раз – как в детстве – удивленно и остро переживаю непонятное имя:

Самоеды, самоед ь, самоядь.

«Зверобой» идет протокой меж низких зеленых берегов.

Еще поворот – и мы у самоедов.

Поворот – и Иван Иваныч, командир, говорит:

– Ну, вот и добрались.

– Позвольте, что же это? – изумляюсь я. Так было раз со мной в Ленинграде.

Я долго собирался на фильм из быта русской деревни – «Бабы рязанские». И все как-то не удавалось попасть.

Раз иду по улице, большая афиша на стене у входа в кино:

БАБЫ РЯЗАНСКИЕ

Я и зашел: как раз было свободное время.

Сеанс уже начался. В кассе быстро выдали билет, и гражданка с карманным электрическим фонариком указала мне мое место в темном, набитом невидимыми людьми зале.

Я сел.

«Часть вторая», – подрожали на белом полотне буквы и исчезли.

Появилась картина.

Короткая улочка, дощатые дома по краям, бараки.

Вдруг замелькали ружья, револьверы. Какие-то люди в лохматых штанах, в широкополых шляпах-сомбреро выскочили из-за угла, кинулись к привязанным у крыльца лошадям, вскочили в седла.

Совсем это не было похоже на то, что я ожидал увидеть.

Совсем не было похоже Пуйко на то, что я ждал увидеть.

Короткая улочка, десятка два деревянных домишек, бараки. Какие-то люди в сапогах, в штанах, завязанных под мышками, выскочили из-за угла, кинулись к привязанным у берега лодкам, вскочили в них.

– Позвольте, что же идет? – недоуменно спросил я соседа в кино.

– Американский фильм. – И он сказал название.

– Позвольте, что же это? – спросил я Иван Иваныча, командира, и был почти уверен, что он сейчас тоже ответит мне: «американский фильм».

Но он удивленно взглянул на меня из-под своего крылечка и сказал:

– Пуйко.

Там, в Ленинграде, я поверил старой афише и попал впросак. Видно, и тут тоже.

– И это – самоеды?

– Зачем? Русские. Рыбачий поселок тут. Пески кругом замечательные – тысячи пудов красной рыбы дают на консерный завод в Аксаково.

– Вот тебе так! А где же самоеды?

– Откочевали. Хотите самоедов поглядеть, поезжайте в Хэ.

– «Зверобой» пойдет в Хэ?

– Загляните завтра, сейчас чиниться будем. Там посмотрим.

«Зверобой» подошел к пристани.

Мы собрали несложный свой багаж и сошли на берег.

Глава седьмая

Там они нашли много такого, что могло привести их в восторг, но ничего достойного удивления.

Пуйко. – Вывески. – Маленький осетр. – Душегубка. – Неведомая золотая птица. – Что такое тундра. – Кулики. – Железный глаз. – Песок-Страданье. – «Зверобой» ушел. – Лярус ауреус.

Удивительно на краю света, среди воды и хлипкой тундры, в безлюдной пустыне наткнуться вдруг на вывески: «Фельдшер». «Прием телеграмм производится…» «Общественная столовая». «Штаб».

Здесь утвердился боевой ловецкий отряд.

С десяток изб, склады. И все это – на небольшой площадке, отвоеванной у низкого, но упрямого кустарника.

От каждой избушки в болото, в тундру – долгие мосточки, и в конце их – две-три кабинки: уборные. В крошечном ловецком поселке на Конце Земли общественных уборных больше, чем было их до революции во всех городах России.

В штабе нас приняли радушно. Но в ловецкой столовой не оказалось лишних порций для всех приезжих.

Высокий остроплечий астраханец, начальник промысла, подозвал мальчика лет восьми.

– Сведи-ка товарищей на склад, отбери им маленького осетра.

Я пошел за мальчонком в обширный сарай. Там на нарах грудами лежали саженные, распластанные, золотые от жира осетры. И к потолку рядами были привешены такие же соленые рыбы. Мальчонок выбрал из самых мелких осетров одного пожирней.

– Бери, дяденька. Этот хорош будет.

Острая морда рыбины была взнуздана веревкой. Я потащил подарок за эту веревку, держа на отлете – чтобы не запачкать жиром одежды. Я держал руку с веревкой на высоте своего подбородка, а хвост маленького осетра волочился по земле. Полтораста шагов до штаба достались мне трудно: рука затекла.

Мы недолго оставались в штабе: тут люди стремительно проворачивали свои ловецкие дела, и нам не хотелось путаться у них под ногами. Мы собрались в тундру на охоту.

– Хотите, проедем на остров, – предложил молодой ловец Гриша. – Я нынче выходной, могу показать места. Может, и гусей найдем.

– Замечательно! Едем, мы готовы.

– А где же ваши сетки? Накомарники?

Сеток у нас не оказалось с собой.

– Наплевать. Не загрызут же комары.

– Как сказать? Я-то привычный, а вам советую.

Гриша достал у товарищей накомарник – один на двоих. Другие все были заняты.

Мы отправились.

Комары взяли нас в работу сразу же.

Валентин великодушно предоставил накомарник мне первому. Я натянул марлю на голову, насадил сверху кепку и почувствовал себя как лошадь, которой надели на морду мешок.

Дошли до протоки. Здесь на берегу лежали три узкие лодочки-долбленки. Валентин легко столкнул одну, смело вскочил в нее – и вдруг, как стоял с ружьем через плечо, так и лег в воду – исчез из глаз.

Это произошло так быстро и неожиданно, что на миг я опешил. В следующий миг Валентин уже выскочил из воды и шагнул на берег. Весь в тине и траве, он был похож на водяного. Меня душил хохот.

Валентин ругался, пока не обсох.

Вычистили и вытерли его ружье, спустили на воду другую лодчонку – чуть побольше – и осторожно уселись: Валентин с Гришей – в греби, я – на рулевое.

Узкая душегубка шатка и валка, – сиди, не ерзни, – и летит по воде как по воздуху.

Протокой быстро выскочили в широкий, сильный рукав Оби – на самое быстро.