Эрвин Штриттматтер - Тинко
— Ты что сказал, Кимпель?
— Хорошо, говорю, пионерам на волах кататься.
Фриц схватил маленького Шурихта за пояс и дразнит. Маленький Шурихт никак не может вырваться, а ему пора уже залезать на повозку. Подходит большой Шурихт и отпихивает Фрица:
— Отвяжись! Я тоже пионер, нечего тебе тут!
— А тебя не взяли! Не взяли потому, что ты не лучший, ты дрянь — мээээ! — И Фриц показывает большому Шурихту язык.
— Ты бы язык свой лучше в карман спрятал, глупый Кимпель! — Большому Шурихту сейчас некогда затевать драку.
Пионеры уже все устроились на повозке и шумно переговариваются. Учитель Керн садится на козлы рядом с Фелко.
— Ну, ну, пошел, пошел, лентяй!
Повозка трогается.
— До свиданья, доброго пути!
— До свиданья, до свиданья!
— Значки польские не забудьте привезти!
— Обязательно привезем! Целый мешок! — отвечает маленький Шурихт.
Девчата машут платками. Косички Стефани переплелись с березовыми веточками. Она машет и кивает:
— Тинко, ты что такой грустный?
— Да я совсем не грустный, Стефани.
— И это называется справедливость? — говорит Белый Клаушке Фрицу Кимпелю. — Козявка Шурихт и тот едет. Чего он умеет, я завсегда могу.
— Ты у старого Керна в любимчиках не записан, — подзуживает его Фриц. — Кто перед ним дрожит и как что́, так сразу реветь, вроде баб этих длинноволосых, тот у него в любимчиках ходит. Давай насолим старому Керну!
— А что мы можем сделать? Или ты придумал?
— Давай заткнем у него помпу в саду. У меня вон сколько пакли! — Фриц вытаскивает из карманов куски пакли. — Это я для своего шалаша припас.
— У тебя свой шалаш есть?
— Еще какой! С четырьмя окошками.
— А где он у тебя?
— Так я вам, головорезам, и сказал!
— Мне тоже не скажешь?
— Нет, не скажу. Ты такой же, как они все.
— А может, я выйду из пионеров?
Вот он, значит, какой, Белый Клаушке! Сперва он, видите ли, председатель совета дружины и все такое прочее — не подступись! — а теперь хочет выходить из пионеров, потому что ему велосипеда не подарили.
Белый Клаушке подходит, как ханжа в рясе, ко мне и говорит:
— Давай заткнем Керну помпу в саду?
— А чего ему-то от этого? Ведь фрау Керн пойдет за водой. Ну и будет качать, пока вода верхом не пойдет.
— Вот и пускай качает! Не надо было ей за Керна замуж выходить.
Кимпель и Белый Клаушке перепрыгивают через забор и пропадают в саду.
— Попробуй только наябедничать — мы тебе так бока намнем, что костей не соберешь! — кричит мне Фриц из глубины сада.
— А ну выходи, а то у меня руки чешутся! — кричу я им в ответ.
— Задавала! Вожатый без году неделя!
И правда, зачем мне досаждать учителю Керну… Мне на него нечего жаловаться. Он еще не совсем разбирается в вопросах справедливости, но вообще-то он неплохой член нашей пионерской организации.
Домой я бегу выгоном, а то как бы опять на дедушку не нарваться. Перед замком стоит Шепелявая. Это она греется на солнышке и поджидает детей. Каких детей? Детсадовских. Неужели она на старости лет поступила воспитательницей в детский сад? Нет, не поступила. Три дня крепилась Шепелявая, когда в старом замке открылся детский сад, но больше не выдержала. Она услышала, как ребятишки поют в парке, смеются, визжат, — и ноги сами понесли ее. Ведь она всех детей в деревне по имени знает. Даже тех, которые только что из люльки вылезли.
— Лапушки мои! Ну иди, иди ко мне! Господи, как он уже ножками топает! Погляди сюда, ну погляди, что тебе Шепелявая принесла…
Так Шепелявая попала в детский сад. Воспитательница совсем не сердится на Шепелявую, что та приходит ей помогать.
— Вы не пово́дите с нашими старшенькими хоровод, Шепелявая? — спрашивает она ее.
— Повожу, повожу! — Шепелявая снимает платок и накидывает его себе на плечи. Так она кажется моложе.
Тинг-танг, моя тарелочка.Кто в дверь ко мне стучит?Смотрю — там чудо-девочкаСтоит — молчит, —
напевает Шепелявая своим надтреснутым голосом.
Дети, взявшись за руки, топают по кругу. Некоторые еще не очень крепко держатся на своих толстеньких ножках. Они и петь как следует не умеют, больше так просто мямлят что-то и покрепче цепляются за тех, кто уже постарше, или за юбку Шепелявой.
Первый камешек, второй,Третий камешек со мной…Тинг-танг-тинг…
А родители тем временем работают в поле или на стекольной фабрике.
— Шепелявая не наведет нам порчу на детей?
— Вот ведь народ! Ты что, дурее старого Краске? Это он две недели все дождика дожидался, чтоб он ему с пашни ведьмовской наговор смыл. Вот и припоздал с овсами. А теперь, когда они у него еле-еле взошли, старик говорит: это, мол, Шепелявая их сглазила.
— Неужто правда?
— Истинная правда.
— Нет уж, ты меня со старым ворчуном Краске не ровняй!
— Ну вот, так-то лучше!..
Что это блестит у нас в комнате? Никак, велосипед? Наш папа, значит, себе велосипед купил? Нет, это мой велосипед. К рулю привязана бирка, и на ней так прямо и написано: «Для Тинко. Поезжай прокатись, все и забудется скорей. Твой отец и тетя Клари». А в самом низу Стефани приписала карандашом: «Твоя сестра Стефани». Когда же это она успела приписать? Утром мы ведь вместе в школу пошли… Да! Возле пруда она вдруг вспомнила, что забыла платок и ей нечем будет махать на прощанье. Ну что за Стефани! Как бы это мне повыше подпрыгнуть? Кого же мне теперь обнять? Я посылаю три воздушных поцелуя. Один — нашему папе, другой — тете Клари, а третий — Стефани. Стефани? Да, Стефани. И очень даже хорошо, что она моя сестра.
Велосипед мой не совсем новый, но и не очень старый. Все равно фимпельская развалина ему в подметки не годится! «Бим-бам, бим-бам» — звенит звонок, будто маленький церковный колокол. А еще у моего велосипеда есть насос, кожаная сумочка, багажник и настоящий электрический фонарь. Айда, поехали, коза рогатая!
Я несусь по деревне. Я самый лихой велосипедист на свете! Я, например, никогда не забываю позвонить перед поворотом. Пусть все-все видят и слышат, кто это тут на велосипеде едет. Вон Фимпель-Тилимпель плетется в трактир. «Бим-бам, бим-бам!» Фимпель отскакивает в сторону, три раза сплевывает в песок и бранит меня:
Чтоб тебе пусто было!Сгинь, нечистая сила! Тьфу, тьфу, тьфу!
Видал, Фимпель, какие настоящие-то велосипеды бывают? И я молнией проношусь мимо него.
Белый Клаушке стоит возле кооператива и бросает камнями в бидоны из-под молока, которые собраны здесь для отправки.
— Чего хвастаешься! — кричит он. — Мне небось тоже скоро купят велосипед.
Но я уже проехал мимо. Вдогонку мне летит камень. Что ж это творится на белом свете? Порядочному человеку уж нельзя спокойно проехать по деревне?
Все дороги сбегаются в одну. Переднее колесо наматывает их на себя, как ленту, а заднее снова разматывает. Но никто не знает, что все дорожки, по которым я проехался, я уже успел намотать и снова размотать своим велосипедом. Чудно как! Весь мир сразу стал меньше. Вот я еду по лесу. Куда это я несусь? Так я и наших, что в Польшу поехали, догоню. Деревья мелькают мимо. Косули на полянке меня совсем не боятся. Человек, который не топает по земле, а летит, им не страшен. Поеду-ка я в Клейн-Шморгау.
Клейн-Шморгау строится. У околицы, прямо в поле, вырастают дома. Один большой и несколько других, поменьше.
— Дяденька, вы что тут строите?
— А ты сперва слезь, коль тебе поговорить со мной хочется.
Ясно, что надо слезть, я ж не с велосипедом на свет родился. Я соскакиваю. Кругом бревна и кучи щебня.
— Ты что, с луны свалился?
— Нет, дяденька, я из Мэрцбаха.
— Так, так… Из Мэрцбаха, стало быть. А старика Краске знаешь?
— Знаю, дяденька.
— Говорят, он уж наполовину из ума выжил.
— Нет, дяденька, он наполовину из ума не выжил.
— Давно когда-то мы с ним вместе работали. Душегуб он! Такие либо с ума сходят, либо нам на шею садятся.
— Дяденька, а машины тут будут давать напрокат?
— Какие машины?
— Ну машины, которые называются «Счастье детей».
— Ты что, малость того, а?
— Да это у меня от гусеничных денег еще осталось.
Туда-сюда, что-то мы с этим дядькой никак договориться не можем. А он — ничего, никуда не торопится.
— Что ж ты мне сразу не сказал, что ты это про трактор говоришь! — ворчит каменщик и садится полдничать. — Слыхать, через три-четыре недели пригонят. Сам видишь — спешим.
— А мэрцбахским тоже будут машины давать?
— Это уж я не знаю. Придется тебе кого другого спросить. Не любишь, знать, в поле работать?
Я вспоминаю, что в этом году мне не надо будет больше в поле работать. Но все равно, ведь есть же еще много других ребят, которые не меньше меня обрадуются машинам счастья. И я опять сажусь на свой велосипед:
