Эрвин Штриттматтер - Тинко
— Скажи пожалуйста! Ну какой ты занятный малыш!
Опять она тискает меня, целует. А мне кажется, будто я лежу на солнышке и теплый ветерок обвевает меня. Я тоже целую тетю Клари.
Приближается время отъезда. Двадцать пионеров едут в Польшу. Как ни старались Стефани и Пуговка, а меня среди них нет. Даже учитель Керн вызывал меня к себе домой и пичкал наукой. Все напрасно! Я теперь могу решать задачки даже с двумя неизвестными. Ну и что? Контрольной-то у нас больше не будет. Не успел, значит, я. А у пионеров все должно быть по справедливости — вот они и не могут меня взять с собой. Если бы не тетя Клари и Стефани, я не пошел бы больше в школу. Вот когда я вырасту большой, я куплю себе железную дорогу и буду ездить по всей Германии, пока не соберу всех детей, которые пострадали за справедливость. Потом я поеду с ними в Польшу и куда только они ни захотят. Быть может, мы поедем с ними даже в Россию, или в Советский Союз, как теперь говорят. Там-то я и увижу большие машины, которые сразу и жнут и молотят. Хорошо бы такие машины назвать «Счастье детей»…
Белый Клаушке тоже в Польшу не едет. Это вот действительно справедливо. Он только и умеет, что отчитывать. Можно подумать, он бог весть как в политике разбирается, а на самом деле ничего-то он не знает. С одним неизвестным он и то не умеет задачек решать. А еще отец в кооперативе работает! Пуговка уже давно велел Белому Клаушке приходить на наш ученический актив. Пуговка всем помогает, кто хочет, чтоб ему помогали. Но Белый Клаушке не захотел, чтоб ему Пуговка помогал. Теперь вот пускай сам и расхлебывает.
Но есть одна несправедливая вещь. Это что они маленького Шурихта берут с собой. Он только дома все задачки правильно решает, а в школе у него ничего не получается. Говорят, когда они одни с учителем Керном за закрытыми дверьми сидят, у него все идет как по маслу. А какой от этого прок? Нет, ты нам покажи, как ты их решаешь! Маленький Шурихт все контрольные на двойку написал, а учитель Керн все равно голосовал за то, чтобы его в Польшу взять. Пуговка тоже голосовал за него, а ведь многие из совета дружины были против. Где же тут справедливость? Учитель Керн сказал, что маленькому Шурихту обязательно надо поехать в Польшу. Это, мол, поднимет у него чувство собственного достоинства. А большой Шурихт возьми да и ляпни:
— Можете поднимать сколько хотите, ничего вы у него не поднимете! Семимесячный он, вот и всё.
О себе большой Шурихт не беспокоился.
— Подумаешь! — сказал он. — Не попаду в лучшие пионеры — сделаюсь лучшим стекольщиком, активистом-производственником, а то буду чемпионом по футболу. Эти-то куда хочешь ездят.
Да, нелегкая она, жизнь! А вот папа наш хорошо живет. Бегает себе на стекольную фабрику, по собраниям, в партии у него неплохая должность: ходить объяснять, когда люди чего-нибудь не понимают.
А они, например, не понимают, что Польша начинается за Нейсе. Они говорят, что за Нейсе, мол, еще Германия, потому как там народ тоже пиво пьет.
Когда у папы нет собрания, он читает. Мне он тоже велит читать. Легко ему так говорить — он-то себе из-за этой Польши голову не ломает!
Еще один день — и наши пионеры уедут. И никто-то к нам не придет и не скажет, что у меня тоже надо поднять чувство собственного достоинства… А оно у меня бывает таким маленьким, что я ненароком сам могу наступить на него — никто и не приметит даже. Словно бабочки вокруг цветка, порхают мои мысли вокруг поездки в Польшу. Но они не похожи на веселых и красивых бабочек. Это черные ночные бабочки «павлиний глаз» больно стукаются о мою голову. Задумавшись, я не заметил, как наскочил на дедушку.
— Стой! — орет он и хватает меня.
Я сразу — дрожать. Даже вкус крови мне чудится, как когда мне дедушка нос разбил. Может, закричать?
— Не пускают тебя к полякам, а?
Я молчу.
— Такого прилежного парнишку и не пускают, срам да и только! Ты-то старался, уроки учил так, что голова чуть не лопнула. Пойдем со мной, жеребеночка тебе подарю. Сейчас прямо пойдем и купим жеребеночка, беленького такого…
Дедушка гладит меня по голове как умеет: запустил пальцы мне в волосы, точно хочет выдернуть сорную траву.
— Может быть, нам и пегий жеребеночек достанется, такой черный с белым…
Я молчу.
Дедушка смущенно поправляет брусницу у себя на боку. Брусок колотится в ней, вода булькает.
— Стараешься, стараешься, а в балансе что? Шиш! Так ты, стало быть, подумай. Приходи, завтра мы и поедем с тобой. В Торгау поедем, по железной дороге. Там у них жеребятами торгуют.
Поди тут разберись! Ты-то бегаешь, боишься, как бы опять затрещину не получить, а тебе вон сулят жеребеночка, на поезде предлагают покататься, говорят: пора, мол, к своим старикам перебираться. Каша у меня в голове от всего этого. Заберусь-ка я лучше в постель и скажусь больным. Пошатываясь, я бреду домой.
Кто это уже купается в пруду? Брызги так и летят. Крякая, из воды удирают утки. Собака, что ли, в пруд забралась и перепугала уток? Я подбегаю ближе.
В пруду — маленький Шурихт. Но он не разделся, как летом, когда мы купаемся. Он шагает по пояс в воде, одетый, как всегда.
— Ты что, спятил, маленький Шурихт?
Маленький Шурихт испуганно оглядывается — лицо у него заплаканное — и бредет дальше, к середине пруда. Вот ему уже по грудки. Громко заревев, он бросается в грязную воду.
— Может, ты обварился, маленький Шурихт?
Бултыхаясь в воде, малыш невольно опять становится на ноги. Водоросли и зеленая ряска залепили ему все лицо. Он плюется и ревет:
— Не хочу я больше жить, не хочу-у-у!
— Да тут нельзя утопиться — больно мелко, маленький Шурихт.
Малыш только теперь замечает меня.
— Тинко! Тинко-о-о! — плачет он.
— Ну иди ко мне, маленький Шурихт!
Робкими шажками маленький Шурихт выбирается из воды:
— Вот я умру, тогда ты сможешь поехать в Польшу.
— Зачем тебе умирать, маленький Шурихт! Они же там, в Польше, поднимут тебе чувство собственного достоинства.
— Ничего они не поднимут! У меня пионерской формы нету-у-у!
А ведь и правда! Родители Шурихта не могут так, за здорово живешь, взять да купить пионерскую форму. Того, что они зарабатывают на стекольной фабрике, хватает в обрез. Позавчера еще маленький Шурихт и не подозревал о том, что он поедет в Польшу. Ему же только вчера об этом сказали. А о форме никто и не подумал, даже учитель Керн.
Вот ведь как по-дурацки все устроено: у меня есть форма, но мне нельзя в Польшу. Маленькому Шурихту можно ехать в Польшу, но у него нет формы. Лучше уж я полежу, поболею, только чтоб маленький Шурихт жив остался и не бегал топиться.
— Пойдем к нам, маленький Шурихт. Я тебе свою форму дам, мне она не нужна.
— А мне твоя не велика будет?
— Тетя Клари ушьет ее, вот она и будет тебе в самый раз.
Маленький Шурихт, как есть, весь мокрый, залепленный ряской, бросается мне на шею:
— Я тебе гостинец привезу… Самый большой гостинец! Ладан и мирру — вот что я тебе привезу!
Вечером у нас в комнате два пионера ходят в полной парадной форме. Стефани примеряет свою новую юбку с помочами, а маленький Шурихт, точно генерал какой, шагает по половицам. Мне тоже есть чем похвастать. К нам заходил Пуговка. Он поручил мне смотреть за всеми остающимися пионерами. Я у пионеров буду замещать сразу и Пуговку и учителя Керна. Уроки, правда, у нас будет проводить учитель Грюн, но за пионеров отвечаю я. В комнате у нас даже книжки на полочке у Стефани прыгают от радости.
Тетя Клари поправляет на Стефани юбочку. То тут, то там она чего-то закалывает. Маленькому Шурихту приказано снять штаны, и он в одних трусиках прыгает вокруг стола. Стефани, размечтавшись, кружится по комнате. Вдруг она подхватывает меня и вертит, как волчок. Вот как танцуют краковяк!
Вытирая лоб платком, в комнату входит наш папа. Он на минутку к Вурмам заходил. Зепп-Чех тоже поедет в Польшу. Его сперва не пускали. Мать его не хотела, чтоб он ехал. А разве сам Вурм не в партии? Он кандидат партии. Но это он только на собраниях, дома он даже не кандидат.
— Вот ведь женщины какие упрямые! — говорит наш папа и вешает шапку на крючок.
— Все разве? — лукаво улыбаясь, спрашивает тетя Клари.
— Ну, почти все… — Наш папа подхватывает тетю Клари на руки и подбрасывает ее. — Вот как мы их, вот как!
Хорошо, что наш папа так здорово умеет все объяснять, а то пришлось бы Зеппу дома сидеть.
Уроки отменили, но ребята все равно пришли в школу. Даже Фриц Кимпель пришел. На школьном дворе писк, визг. Все мы обнимаемся и громко поем. Маленький Шурихт уже третий раз прощается с теми, кто остается дома. Во двор въезжает большая повозка, запряженная одним волом. Сам каретник Фелко повезет пионеров на вокзал. Борта повозки увиты березовыми ветками.
— Головорезам-то в самый раз на волах ездить.
— Ты что сказал, Кимпель?
