Мальчик из Югуру - Олимп Бели-Кенум
И тут Айао опомнился. В этот момент они находились в школе в Сурулере́, куда их пригласили незадолго до отъезда из Нигерии. Задумавшись, он почти не слышал, как учитель школы говорил, что он очень рад видеть у себя молодых африканцев, которые, не ограничиваясь знаниями французского языка, изучают еще и английский. Осматривая школу, Айао невольно представил себе, как будет выглядеть его школа у подножия горы Югуруны.
47. ПАМЯТЬ О НАМ АЛАЙЕ
Когда за месяц до начала занятий Айао вернулся в Джен-Кедже, он был очень удивлен, увидев дядю, тетю и всю свою родню в трауре. Почувствовав, неладное, он спросил, в чем дело.
— Умерла нам Алайя, — ответил ему Экуэффи.
Не в силах задать ни одного вопроса, Айао горько заплакал, словно непоправимая беда случилась с ним самим. Он плакал несколько часов подряд и был в таком отчаянии, что казалось, никогда уже больше не появится улыбка на его красивом лице, никогда не засияет она в его больших умных и лукавых глазах.
— Когда же это случилось?.. — спросил он наконец спустя несколько часов.
Ему сказали всю правду. Рассердившись, он схватил чемодан и тут же отправился в Югуру. Никто не смог его отговорить... Он ехал всю ночь, спал в лодке, и на рассвете, с первыми лучами восходящего, ярко-красного солнца, когда петухи своим пением начали будить всех вокруг, Айао прибыл в родные края. Повинуясь какому-то внутреннему велению, он направился в глубь двора. Там росла дикая смоковница, в тени которой нам Алайя любила отдыхать в своем старом шезлонге. Бабушка неоднократно вы-
сказывала всем свое заветное желание быть похороненной под этим деревом: «Я не хочу после смерти быть замурованной в тесном склепе. Пусть меня похоронят здесь, возле этой старой смоковницы. Мне приятна тень от нее, и я надеюсь, что буду испытывать то же самое чувство, когда покину этот мир». Она так часто повторяла эти слова своему сыну и внукам, что те, к великому возмущению всей деревни, несмотря ни на что, исполнили последнюю волю умершей.
По дороге домой, когда он спал в лодке, Айао видел сон: будто он разговаривал со своей бабушкой перед ее смертью. Она просила его не плакать, потому что смерть в ее возрасте, когда позади так много прожитых лет, не должна никого огорчать. Ей, уже переселившейся в другой мир, хотелось бы «увидеть, как Амаду, его жена и все их дети проживут такую же долгую жизнь». И Айао, оказавшись во сне на ее похоронах, не плакал...
На самом деле нам Алайя никому ничего не сказала. Поэтому все в доме плакали в три ручья. Зная, какое место она выбрала для своей могилы, Айао, как только приехал, сразу же пошел туда. Было еще раннее утро, и Айао стало немножко страшно. Но он подумал о бабушке и прошептал со слезами на глазах:
— Я очень огорчен... Как мне мучительно больно оттого, что ты ушла и я не смог обнять тебя в последний раз. И вот твой Малышка пришел на могилу, чтобы поклониться тебе.
Твердым шагом направился он к маленькому холмику под сенью дикой смоковницы, последнему убежищу нам Алайи, и пробыл там около часа. Вся жизнь бабушки прошла перед его мысленным взором, а в ушах, не переставая, звучал ее нежный голос, будто она рассказывала одну из своих волшебных сказок.
Затем он пошел к дому. Над Югуру занималась заря. Перекликались петухи, пели птицы. И гора Югуруна, медленно сбрасывая свой ночной наряд, сотканный из белого тумана, казалось, выпрямляется во весь свой рост, как бы защищая дом Киланко от непредвиденных напастей. Айао сначала хотел постучать в дверь хижины, где спали его братья, — теперь, когда девочки стали взрослыми, у них была своя хижина. Но потом он передумал и сел на землю у входа в большую хижину. Упершись локтями в колени, положив подбородок на ладони, он сидел неподвижно, словно изваяние, поставив рядом с собой сделанный из светлой фанеры и покрашенный в коричневый цвет сундучок.
Когда около пяти часов утра отец вышел из своей хижины и увидел сына, сидящего на пороге, он нисколько не удивился. Ему не показалось также странным, что Айао никого не разбудил, хотя и нуждался в отдыхе и сне после дороги. Киланко понял его мрачное настроение и возмущение тем, что ему не сообщили о смерти бабушки.
— Идем, бабушка похоронена здесь, — сказал отец, нежно положив руку на его голову.
— Знаю, я уже видел ее могилу.
— Тогда не надо ни на кого сердиться.
— Я ведь тебя не упрекаю в том, что ты все скрыл от меня. Но мне кажется, теперь я имею право больше не открывать перед тобой своего сердца... — сказал он с грустью.
— Не говори так, Айао! Клянусь памятью моей матери Алайи, я ничего ни от кого не скрывал! Она умерла не от болезни. Накануне мы, как обычно, болтали с ней вечером, после ужина. Она была в хорошем настроении и рассмешила всех нас, рассказав забавную историю про моего отца, когда они еще не были женаты.
«Как были бы счастливы твои внуки услышать эту историю из твоих уст, нам», — сказала ей твоя мать. И моя бедная мама ответила ей:
«Мои дорогие мальчики, они меня больше не увидят... Я уйду до начала их каникул».
«Ты всегда так странно шутишь», — сказал я ей, и мы отправились спать. На следующее утро, когда было уже около десяти часов и она еще не проснулась, твоя матушка, удивившись, послала меня посмотреть, что с ней...
Киланко тихо заплакал. Растроганный Айао тоже не смог сдержать слез. Поднявшись, он обнял отца за шею и, не сказав больше друг другу ни слова, они молча пошли к могиле.
Айао заметил, что, по случаю траура, отец отпустил бороду и длинные волосы. Когда его братья и сестры проснулись и вышли на улицу, их тоже трудно было узнать, такие всклокоченные и непричесанные они были. Мальчики не брились, девочки не заплетали волосы в косички. Его мать, обычно такая красивая и опрятная, теперь в своей черной кофте и черной пани была похожа на безумную. Айао пришлось сделать над собой усилие, чтобы не отпрянуть перед этим неузнаваемым подобием его матери.
— Наа... смерть нам Алайи очень на тебе
