Мари-Од Мюрай - Мисс Черити

Я молча покраснела. Мистер Эшли с глубоким вздохом плюхнулся в кресло. Тут меня озарило. Я тоже присела.

Мистер Эшли, я нуждаюсь в услугах джентльмена.

Вы просите меня подыскать вам джентльмена?

Не могли бы вы съездить со мной в Бедлам?

К безумцам?

К Табите.

Безумной?

В окно постучала старушка чуть свет…

Залаяла громко собака в ответ.Старушка присела, сама не своя,и тихо сказала: «Ну, значит, не я!»

Сейчас?

Сейчас.

Казалось, его ничто не может удивить.

Когда на улице мистер Эшли остановил кэб, я с ужасом осознала, что у меня при себе нет ни гроша. Признаюсь, из тех десяти фунтов, которые мистер Кинг-младший с таким трудом вытряс из отца, не осталось ни пенса. Во-первых, я купила несколько разорительных для честных девушек безделушек, дабы украсить ими себя на свадьбе Лидии (веер, ридикюль, цветы для шляпки); во-вторых, страсть к рыбной ловле на мушку повергла меня в пучину растрат. На поездки в фиакре и покупки в книжном магазине мистера Гэллоуэя я спустила последние шиллинги. Пока мистер Эшли устраивался в кэбе поудобнее, я горько сожалела о своей опрометчивости. Он вытянул ноги и задремал.

М-м-м… Мистер Эшли, думаю, точнее, боюсь… Вы не могли бы… не могли бы вы… вы… вы… м-м-м…

Мистер Эшли томно приоткрыл глаза и передразнил мое заикание: «Не могли бы… не могли бы вы… вы… вы…» Что именно?

Разумеется, я вам все верну.

Мистер Эшли ответил: «Ясно», — и снова закрыл глаза. Мне пришлось потрясти его за плечо, когда кэб остановился у входа в Бетлемскую королевскую больницу. «М-м-м спать», — пробормотал он, переворачиваясь на другой бок, словно в собственной постели.

Ущипните его, мисс. Или, может, у вас найдется шляпная булавка поострее…

Эти советы привели мистера Эшли в чувство, но к кованой ограде дома для умалишенных он шел, сонно пошатываясь.

Вы знаете, что по ночам следует спать?

Я-то прекрасно знаю, в отличие от короля Арагона.

Вы кутите.

У мистера Эшли не нашлось времени возразить: к нам подошел один из служителей осведомиться, что нам угодно.

Увидеться с доктором Барнаби Монро.

Не свезло вам. Он только что уехал.

Сторож вытянул перед собой странно согнутую ладонь, словно в приступе острого ревматизма. Мистер Эшли незаметно что-то в нее опустил.

Мы хотели бы осмотреть заведение.

Сторож с одобрением отнесся к проявленному нами интересу и порекомендовал начать осмотр с «не слишком буйных». Мы прошли через сад, где одиноко бродили несколько несчастных душ, и сторож указал на местные достопримечательности: Генриха VIII, беседующего с деревом, и инфанту Кастильскую, возлежащую на скамейке.

Кажется, я ее узнаю. (Доверительно, сторожу.) Я, как-никак, король Арагона.

Я стала опасаться, что нас самих не выпустят из Бедлама.

На минутку мы остановились полюбоваться крытой галереей и куполом госпиталя, а потом сторож, похвалив метод успокоения буйнопомешанных путем выливания им на голову ледяной воды и сожалея, что для лечения теперь запрещено использовать хлыст, предложил посетить женское крыло.

Они потише будут, и потом, это поприличнее для вашей дамочки.

Он подмигнул мистеру Эшли, а тот, в свою очередь, с супружеской галантностью предложил мне руку.

В холле и галереях мы встретили нескольких обитательниц лечебницы, которые действительно вели себя очень тихо, бесстрастно провожая нас невидящим взглядом.

Доктор Монро — он им дает добрые пилюли, этим дамочкам. Хлораль называется. Пару раз они отказывались их пить. Но мы им раскрыли челюсти специальным ключиком…

Я поняла, что долго не выдержу, поэтому решилась его прервать.

Скажите, есть ли здесь кто-нибудь по имени Табита?

Табита, а дальше?

Точно не знаю. Я всегда называла ее просто Табитой…

Сторож покачал головой.

Вот что! Возможно, вы знаете ее под другим именем? Она притворялась, что ее зовут Финч, мисс Финч.

А, эта! Конечно, знаю. Все хотела что-нибудь поджечь.

Она умерла?!

Умерла? Почему вы хотите, чтобы она умерла?

Где она? Можно ее увидеть?

Не думаю, нет, не думаю…

Протянутая ладонь сторожа снова сложилась лодочкой, и мистер Эшли опустил в нее еще один шиллинг. Мы продолжили наше передвижение по лабиринту коридоров. Табите запретили свободно ходить по Бедламу. Ее держали под замком, как и других женщин, кого признали буйными.

Это стерики, так доктор говорит. Научное слово. Значит, коли лягаются, их привязывать надо. К кровати. Ух, как сильно лягаются!

Беседуя, мы дошли до коридора с двумя рядами запертых дверей, в каждую из которых был вделан глазок. Сторож остановился перед одной из дверей и открыл смотровое окошко. Я нетерпеливо прильнула к нему, сдерживая желание закричать: «Табита!» Я увидела беленные известью стены, узкое зарешеченное окно и плетеный стул, на котором Табита сидела совсем как прежде, с корзинкой для шитья у ног. Только теперь она не шила: безвольные руки лежали на коленях, она неразборчиво что-то бормотала. К этому я успела подготовиться, пока шла по коридору и разглядывала других обитательниц Бедлама. Волосы Табиты стали совсем седыми, белыми, как ее лицо, как ее рубище и как ее глаза, в которых от прежнего огня остался только пепел. Но это было еще не все. На ее лице теперь красовались три безобразных шрама: один на лбу и два на висках.

Я со стоном отшатнулась. Пришла очередь мистера Эшли заглянуть в глазок.

Что они с ней сделали?

А, да, это вот метод лечения доктора Монро. Скальпелем надрезать справа, слева и по центру. Здорово их успокаивает.

Его слова успокоили меня окончательно — я тут же потеряла сознание. Не знаю, что происходило дальше и как я оттуда выбралась. Я пришла в себя только в кэбе от того, что мистер Эшли говорил со мной и хлопал по рукам. Его слова я слышала нечетко. Он сожалел, что повел меня в Бедлам, а еще (неизвестно почему) он говорил о Шекспире. Он цитировал Макбета: «Жизнь — сказка в пересказе глупца. Она полна трескучих слов и ничего не значит»[16].

Он был страшно взволнован. Намного сильнее, чем я, потому что я уже ничего не чувствовала. В мой мозг вонзили скальпель, отсекая все связи, соединявшие меня с прошлым. По моей просьбе кэб остановился в начале моей улицы.

Благодарю вас, мистер Эшли, за все, что вы для меня сегодня сделали. Само собой, я верну вам деньги.

Я слышала себя со стороны и не узнавала собственного голоса. В нем не было ничего моего: ни разума, ни чувств.

Вы в порядке, мисс Тиддлер? Вы так бледны… Я боюсь, вы снова потеряете сознание. Я вас провожу.

Благодарю вас. Я бы предпочла пройтись одна. Со мной все хорошо. Это просто головокружение. Оно уже прошло, мистер Эшли.

Как обычно, я постучалась в дверь с черного хода, и Мэри открыла. По черной лестнице я добрела до четвертого этажа, миновала проходную комнатку, мельком взглянув на стул Табиты. Призрак не появился. Я вошла в классную комнату, дрожа от холода. Доктор Пайпер прав, там совсем плохо топили. Я повернула направо, к клетке Питера. Опустилась на колени. Мне не с кем было поделиться, некому рассказать… да и что рассказывать?

Питер, я видела… Сегодня я видела Табиту. Помнишь Табиту, Питер? Она тебя называла Фрикасе, но в глубине души любила…

И тут я вдруг увидела себя со стороны: на коленях, беседующую с кроликом. Одна умалишенная рассказывает о другой. От рыданий задрожали плечи. Я спрятала лицо в ладонях, оплакивая детство. Мое искалеченное, обгоревшее детство.

26

Меня затянуло в темный омут; доктор Пайпер сказал, что это неврастения. Я слышала, как мама громко шепчет ему на ухо: «Она сошла с ума, так ведь?» Доктор советовал отправить меня на воды во французские Пиренеи, в Баньер-де-Бигор. Я готова была лечиться хоть в Австралии, лишь бы подальше от мамы. Однако при одной мысли, что надо ехать за границу, мне становилось не по себе. Мне бы хотелось оказаться, причем навсегда, в Дингли-Белл, рядом с моим «источником». Я не могла дождаться, когда снова его увижу.