Мари-Од Мюрай - Мисс Черити

Исполнив обязанности кузины и гостьи, я отправилась исследовать парк. В парке разбили два гигантских шатра: один — для еды, другой — для танцев. Я мимоходом заглянула в первый. Там были установлены длинные столы, ломившиеся под тяжестью мясных деликатесов, паштетов, желе и всевозможной выпечки; кажется, мое лицо при виде всего этого немного скривилось. Возле одного из столов стояли девицы Гардинер и сосредоточенно разглядывали выставленные блюда. Сестер не пригласили на торжественный обед, и они явно вознамерились исправить эту несправедливость. Эми держала корзинку, которую она старательно прятала в складках юбки. Не желая становиться свидетелем воровства, я направилась во второй шатер. Оркестр играл кадриль — танец для почтенных дам. Потом объявят вальс, и тут уже кавалеры более тщательно подойдут к выбору партнерш. На обтянутых красным бархатом скамейках восседали матери семейств — присматривали за своим потомством. Миссис Саммерхилл заметила меня и призывно махнула рукой.

Вы не танцуете?

Как видите, нет.

Здесь столько прекрасных танцоров… Вы слышали, что мой сын женится?

Я улыбнулась, вспомнив обсыпанного перхотью Генри, и поинтересовалась, как зовут счастливую избранницу. Миссис Саммерхилл что-то ответила, но я не расслышала: к нам подходила миссис Картер, заливаясь смехом.

Что с вами, дорогая?

О, я не должна рассказывать, это чудовищно! Но у бедной Эми был такой вид! Представьте, обе девицы Гардинер занимались разорением праздничных столов. То, что в них уже не влезало, они прятали в корзинку. И это заметил метрдотель. Он подошел к Эми и вежливо предложил: «Немного соуса к мясу, мадам?» И вылил целую соусницу в ее корзинку. Господи, сейчас умру от смеха!

Она уже рыдала от хохота. Миссис Саммерхилл присоединилась к ней, повторяя: «Бедная Эми!» Мне же подумалось: как это тяжело — быть бедной среди богачей. Рядом с нами села мисс Дин и дочь преподобного Брауна (та, что косоглазая). Началось обсуждение замужества ее сестры, других свадеб и помолвок… и я вдруг осознала, что сижу среди почтенных матерей семейств и невостребованного товара — старых дев.

Очень жарко, пойду прогуляюсь.

Я было направилась в одну из аллей, но там прогуливались мои родители; заглянула в другую — по ней навстречу мне шел мистер Эшли. Я обреченно вернулась в танцевальный шатер и нашла пустующую скамейку в углу, и тут меня осенило. Для следующей книги мне ведь нужно наловчиться рисовать людей — а их вокруг множество! В ридикюле лежали карандаш и дюжина визитных карточек — как раз достаточно, чтобы сделать наброски танцующих пар, тем более только что объявили вальс. Я заметила мистера Юстаса Хоуитта, он кружился как волчок с партнершей намного выше его самого — и мой карандаш запечатлел их навеки. Потом, подняв глаза, я увидела другую пару: мистера Эшли с кузиной Энн, — и карандаш очертил на бумаге широкоплечий силуэт с подчеркнутой сюртуком талией и вьющиеся длинные волосы, разлетевшиеся в танце. Потом я нарисовала его партнершу, чуть полнее, чем в жизни, — для контраста. И снова вернулась к нему, вырисовывая галстук, жилет, гардению в петлице, серые полоски на брюках. Я снова и снова пыталась точно передать жесты и движения…

Я так увлеклась, что не сразу поняла, что за мной наблюдают. В глазах окружающих за мной прочно утвердилась репутация чудачки или, хуже того, — художницы. Я же просто радовалась, что не теряю время попусту. Когда визитные карточки кончились, я сложила их в ридикюль, сожалея, что не нарисовала ни одного лица, только силуэты. Мистер Эшли все еще танцевал, путь был свободен, и я вышла из шатра. От жары, музыки и непрерывного рисования у меня кружилась голова. У меня не было подходящей обуви для прогулки, однако я бодро зашагала к ближайшей рощице. Я чувствовала, что мне необходимо хоть недолго побыть одной. Одиночество на природе — совсем не то, что одиночество на празднике.

Мисс Тиддлер!

Мистер Эшли заметил, как я ухожу, и побежал за мной.

Неужели и вы считаете меня отверженным?

Его тон показался мне не слишком любезным.

Добрый день, мистер Эшли. Как поживаете?

Вы не расслышали мой вопрос?

Я расслышала ваш вопрос. Как поживаете?

Просто чудесно. Купаюсь в благодати. Ведь так всегда ощущают себя влюбленные?.. Это еще один вопрос, на который вы не станете отвечать.

Шагая рядом, мы удалялись от гостей.

Чем вы занимались в своем уголке? Мне показалось, вы рисовали…

Итак, он меня видел. А мне-то казалось, что он занят только вальсом. Я созналась, что рисовала танцующих, и рассказала о том, как редактор, мистер Маршалл Кинг раскритиковал моих человеческих персонажей.

Вы не виноваты. Просто вы лучше разбираетесь в мышах, чем в людях.

Мышей легче уговорить позировать.

Я в вашем расположении, мисс Тиддлер, если вам нужен натурщик.

Мои щеки залил румянец, и я подставила лицо порыву ветра.

Что возвращает нас к предыдущему вопросу: считаете ли вы меня отверженным?

Он подождал пару секунд, потом пробормотал: «Гробовое молчание…»

Пришла пора возвращаться — родители уже наверняка беспокоились.

Помните нашу последнюю беседу, мисс Тиддлер? Вы дали мне совет, вы сказали, что стоит попросить повторной встречи с директором театра Сент-Джеймс. Помните? Кивните хоть в знак одобрения, мисс…

Я изобразила улыбку. Я еще в жизни никого так не слушала, как его сейчас. До звона в ушах.

Я сделал, как вы советовали. Добился повторного прослушивания. Собираюсь играть «Ричарда III».

О нет!

Мистер Эшли завернулся в воображаемый плащ и продекламировал с дурашливой свирепостью:

«Дочь брата в жены я себе возьму,А то мой трон — на хрупком хрустале.Зарезав братьев, на сестре жениться!Неверный путь! Но нет уже помех.Я в кровь вошел, и грех мой вырвет грех;И слезы жалости мне не идут»[15].

Он рассмеялся.

Я буду играть Петруччо.

Мы снова оказались среди гостей; пришло время расставаться.

Желаю вам удачи, мистер Эшли.

Подарите мне что-нибудь, какую-нибудь вашу вещицу. На удачу в день прослушивания.

Сердце колотилось у меня в груди. Что же ему подарить? Цветок со шляпки? Носовой платок? Я открыла ридикюль и увидела визитные карточки. Недолго думая, я взяла ту, на которой вальсировал он сам. Вложив карточку ему в руку, я сразу ушла, не дожидаясь ответа; но в душе пожелала: «Храни вас Бог, мистер Эшли!»

25

Лето промелькнуло одним золотым росчерком. Прогулки пешком по лесам и лугам, поездки на тележке, запряженной Нефертити. Я всегда носила с собой папку, и местные дети, едва завидев меня, подбегали, играли с Кипером и требовали рисунки. Все малыши уже успели купить «Мастера Питера», все страшно этим гордились и рассказывали, с каким нетерпением ждут «Мадемуазель Дезире». Мама сопровождала меня редко: она находила прогулки на природе крайне утомительными. Тогда-то мне и пришла в голову мысль присоединиться к папе с преподобным Брауном, которые рыбачили после обеда. Мое появление их скорее удивило, чем обрадовало. Какое-то время я просто наблюдала, а потом принялась за эскизы. Я задала папе несколько технических вопросов по рыбной ловле. Как только речь заходила об удочках, папа превращался в болтуна. Внезапно я осмелела и попросила у него удочку, чтобы якобы «лучше понять движение». Первые несколько замахов вышли не совсем удачными, но затем папа пробормотал: «Да-да, правильно». Я вспомнила берега Тумела в Питлохри, как я прыгала с камешка на камешек и жалела, что мама запретила мне брать в руки удочку.

Я хочу научиться удить.

Собственный тон показался мне каким-то чужим и по-детски капризным, и я подумала, что папа меня отругает. Но он, наоборот, показал место с лучшим, по его мнению, клевом в это время суток, где я могла бы практиковаться в забрасывании удочки с берега. Он вложил удилище мне в руку, показывая, как надо забросить; и я снова услышала, как он бормочет: «Именно так, да-да». Со второй попытки мне повезло. Там, где блесна упала в воду, я увидела серебристую тень — и леска натянулась. Она только слегка дернулась, но папа закричал так, что я подпрыгнула на месте.