Двенадцать лет, семь месяцев и одиннадцать дней - Лоррис Мюрай
Увидев ноги, он поймет, кто это из троих.
Но никто не вошел в полосу света. Он услышал шорох — такой звук бывает, когда что-то тащат. У деревянных ящиков с бутылками, слева от плетеной корзины, появился круглый поднос, а на нем кувшинчик, ломоть хлеба, тарелка. Он продвигался толчками, словно жил собственной жизнью… толкали его, как ему показалось, шваброй.
Полоса света исчезла; лязг возвестил, что дверь заперли. Столкновения не будет. Он мог бы догадаться, что эти люди еще и трусы. Джек пополз по бетонному полу, лег во всю длину, чтобы дотянуться до края подноса и подтащить его к себе. От воды ему неимоверно полегчало. Позже удалось даже поесть. Потом в прачечной стало темно.
Когда Джек давеча ползал, натянув цепь, чтобы достать поднос, он заметил маленький черный осколок угля, которым, как видно, здесь топили. Джек зашарил в поисках его. Нашел и дотянулся заодно до завалявшегося кусочка картона. Джек посчитал в уме, поколебался, написал: 12 лет, 7 месяцев и 5 дней. Голова у него была не очень ясная, но все же достаточно, чтобы сосчитать, что одиннадцать минус пять равно шести. Завтра, когда он проснется (если сумеет уснуть), останется пять дней. Пять дней, чтобы действовать, пять дней, чтобы выбраться отсюда и спасти Уолдена.
Лежа ничком, Джек держал кусочек гофрированного картона почти у самых глаз. Он долго смотрел на написанные углем знаки, цифры и буквы. Вопрошал их, словно они могли подать ему идею. У него не было никакой, ни малейшей. Он попался, как крыса, в западню, кретинам, которых мог бы уничтожить одним щелчком. Значит, он еще глупее их? Что ему дало наблюдение за Джоном Уэйном на километрах пленки? Не пора ли понять, что иные конфликты разрешаются «ремингтоном» и «винчестером», что покой и справедливость добываются ружейным дулом и никогда, никогда не покупаются? Он был наказан. И теперь ружейное дуло, казалось ему, стало частью его головы. Он даже подозревал, что под пластырем пробита кость.
Следующие дни Джек провел, ломая голову над теми же вопросами. Ему удалось завладеть бельевой прищепкой, резко дернув за страницу «Сан» («ЮНЫЙ СКЕЙТЕР СБИТ В ТУМАНЕ»). Он разломал ее, отбросил подальше, под ящик, кусочки пластмассы и оставил себе только стальную пружинку. Добрых десять минут он ковырял ею в замке, на который был заперт металлический браслет на его лодыжке. Тщетно. Кроме нараставшего с каждым часом страха, кроме гнева, Джеку пришлось столкнуться с чувством, доселе ему незнакомым: это было разочарование, бесконечное разочарование в собственной персоне. Он не смог быть Джоном Уэйном, когда ему надо было быть Джоном Уэйном на манер «Рио-Браво». Теперь он столь же позорным образом провалился в роли маэстро побега.
Ему больше не было оправдания. Рана на голове уже почти не болела. У него было достаточно времени на размышления и свободны руки. Однако эта троица чокнутых держала его под колпаком. Их было не видно, едва слышно. Краудеры посадили его на цепь, как злую собаку, которой боятся, — вдруг укусит. Но это пустяки. Самым ужасным было то, что́ они собирались сделать. Самым ужасным было то, что он не сможет им помешать, что Джек Стивенсон окажется не на высоте и заплатит за это самую высокую цену, какую только можно вообразить.
Несколько дней он тешил себя иллюзией, что Уолден затерялся, как пресловутая иголка в стоге сена, спрятался, как муравей, в бескрайних лесах Мэна. Несколько дней он пытался убедить себя, что его единственной подлинной заботой была способность мальчишки выжить своими силами, справиться с муками одиночества, с ужасом ночей в диком лесу. У Краудеров, думал он, не больше шансов заполучить его, чем у «Ориолс» — выиграть следующее мировое первенство (и этим все сказано!).
А потом однажды утром он услышал голоса по ту сторону двери прачечной. Громче обычного. Такие отчетливые, что намерение было очевидно: они хотели, чтобы он их услышал. Часто повторялось одно слово, имя, одно из тех алгонкинских имен, которыми названы бесчисленные горы, реки и озера на обширной территории, откуда изгнали индейцев. Джек узнал его. Так называлось озеро, ближайшее к поляне и бревенчатой хижине. Нахмаканта.
Накануне вечером он записал на кусочке картона: 12 лет, 7 месяцев и 9 дней, — и сердце его сжалось, потому что было ясно: роковой момент близок.
Одиннадцатый день
Могла ли лесная дорога быть такой длинной? Наверно, нет. Просто маленький «Фиат-Панда» Эми ехал по ней со скоростью улитки. Ее босая нога то и дело отпускала педаль. Тогда, занервничав, она мигала фарами и, слегка виляя, ощупывала лес короткими или длинными полосами света. Уолден рядом с ней допивал теплую воду из синей пластиковой бутылки.
— Ты хоть заморил червячка немного? — спросила его Эми.
Уолден, в свою очередь, спросил желудок и сокрушенно покачал головой.
— А ведь я всё съел, даже крошки со дна пакета. Кажется, там оставалось девять печений.
— Еще не поздно отказаться от этой бредовой экспедиции. Я повезу тебя ужинать куда захочешь. Хотдог, гамбургер, пицца, фаршированная индейка. Мне это тоже пойдет на пользу.
— Мы, кажется, подъезжаем. Смотрите, вон там, по другую сторону, кратер.
Эми, вильнув, попыталась осветить эту картину.
— Его не видно. Выгорел целый кусок леса. Деревья как будто поджаривали в гигантской печи. Жутковатое зрелище весь этот пепел и обугленные стволы.
«Панда» остановилась и тихонько урчала.
— Если вы хотите оставить меня здесь… Думаю, я справлюсь. Я ходил этой дорогой несколько раз.
Эми задумчиво кивнула, и Уолден решил, что она принимает предложение. Но он еще не готов был открыть дверцу и выйти из машины.
— Вы не станете делать глупостей, правда, Эми? — сказал он тоном, каким взрослый урезонивает непослушного ребенка.
— Это я делаю глупости?
— Вы прекрасно знаете. Больше не попытаетесь…
— Что прошло, то прошло, — согласилась Эми.
Однако, с минуту подумав, добавила:
— Но, конечно, всегда может вернуться.
— Я буду с вами, — заверил Уолден. — Я вам не дам.
— Ладно. Решено и подписано. Если вдруг мне снова вздумается, я пошлю тебе мою туфлю, так ты будешь знать.
Уолден выслушал обещание с серьезным видом, без улыбки. Пальцы Эми лежали на ключе зажигания. Она как будто сомневалась, ехать ли.
— Вы так и не объяснили, откуда вы знаете, как меня зовут, — сказал Уолден. — И моего отца.
Эми покусала губы, вздохнула. Она колебалась.
— Так ты не в курсе? Об этой аварии ты никогда не слышал?
— Какой аварии?
— Ох! Господи! Неужели мне и правда придется рассказывать тебе все
