Житье-бытье мальчишечье - Борис Михайлович Забелин
— Галка!—закричал он во всю мочь.— Гляди, у меня-то что!
Сестренка появилась быстро. Поняла, в чем дело,, равнодушно сказала:
— Подумаешь, вот у меня...
Она не договорила, убежала. Вернулась с куклой:
— Видишь, что мне Леша подарил? Это тебе не лыжи...
Юрка хмыкнул, подумал: «Как маленькая: кукле обрадовалась. Девчонка так девчонка».
В тот день уроки тянулись, как зимняя ночь. Юрка еле дождался конца. Дома быстро надел лыжи и отправился в горы. До этого ему не приходилось кататься здесь. Но, глядя на других ребят, которые носились, как будто у них за спиной были крылья, он осмелел.
Потом его окликнул Горька. Юрка с ним не водился, потому что тот был большим задирой. Правда, Юрку он не трогал. Может, потому, что жил рядом. Увидев новые лыжи, удивился:
— Вот это сила! Твои?
— Мои, брат подарил. Он сегодня на фронт уехал.
— Дай прокатиться!
Признаться, Юрке было жалко давать лыжи Горьке. Но жадным он не был. Горька быстро скинул свои лыжи, битые-перебитые, надел Юркины. Скатился раз, другой, третий...
— Хватит,— сказал ему Юрка.
Но тот не собирался кончать. Тогда Юрка вцепился ему в пальто.
— Давай, говорят.
— Подожди, успеешь...
— Слышишь? А то больше не получишь, понял?— рассердился Юрка.
— Да на!— Горька дернулся, зло ударил одной лыжей по другой. Раздался треск, и от нижней лыжи отлетел носок. Не помня себя от обиды, Юрка ударил Горьку. Через секунду ребята уже барахтались в снегу. Скоро Горька уселся Юрке на спину и стал тыкать его лицом в снег, приговаривая:
— Проси прощения, не то хуже будет...
Снег набивался в нос и в рот. Юрка задыхался, у него текли слезы. Горька еще несколько раз сунул его в снег и отпустил:
— Ладно, плакса, живи. Только помни...
С того дня чем только Горька не изводил Юрку! Обзывал, плевался, заставлял что-нибудь делать себе на потеху. Не стало житья от Горьки и Юркиной сестренке, с которой они учились в одном классе. Галка ходила в отличницах, была старостой. Она постоянно корила Горьку за плохие отметки, за грязные руки и тетрадки, за разговоры на уроках. Но Горька раньше не обижал ее. Юрка тогда думал: потому что Галка никогда не была ябедой. За это и Юрка ее уважал, хотя в остальном она была как все девчонки.
Юрка почувствовал себя самым несчастным человеком. Горьку он стал люто ненавидеть и бояться. Стоило тому появиться на улице, как у Юрки екало сердце. Он начал презирать себя.
Надо было найти средство, чтобы стать смелым...
Глава третья
Юрке припомнился давний разговор со старшим братом о том, как тот в детстве учился перебарывать страх чтением «страшных книг». У ребят Юрка с большим трудом выклянчил повести Гоголя. Их хвалили наперебой, говорили, что там сплошные страхи.
В один из дней, вечером, выждав, когда все ушли из дома, Юрка вытащил книгу.
В доме было пусто и тихо, как в погребе. К тому же еще темно, хотя лампочки горели. Однако от слабого напряжения нить в них нагревалась еле-еле и походила на жучка-светлячка. Она отвоевывала у темноты лишь малюсенькое пространство вокруг себя.
Юрка размотал шнур у лампочки и опустил ее чуть ли не до самого стола, сам сел на стул. Признаться, ему сразу стало не по себе от вязкой тишины и темноты в доме. Поэтому он даже обрадовался, что первая повесть оказалась такой веселой. Ну разве не смешно, что двое взрослых поссорились из-за какого-то слова «гусак»? Вон ребята в классе друг дружке какие прозвища дают — и ничего.
В общем, повесть эта понравилась Юрке. Он даже забыл, что один во всем доме. Когда же пробежал первые страницы «Вия», слабенький холодок начал обволакивать его сердце. Затем Юрка дошел до сцен в церкви и почувствовал настоящий страх. Даже оторвался от книги. Но ее образы не покидали его. А тут еще почти кромешная темнота вокруг, тоскливая тишина, даже ходики с кухни не слышно. От этого еще страшнее. Юрка снова уткнулся в светлое пятно книжки. Перебарывая страх, читал дальше. «Такого не бывает,— успокаивал он себя.— Это же сказка». И все равно Юрке было жутко, сильнее, чем Хоме — герою повести. Облизывая сухим языком пересохшие губы, мальчик читал: «Тишина была страшная; свечи трепетали и обливали светом всю церковь. Философ перевернул один, лист, потом перевернул другой и заметил, что он читает совсем не то, что писано в книге. Со страхом перекрестился он и начал петь. Это несколько ободрило его: чтение пошло вперед, и листы мелькали один за другим. Вдруг... среди тишины... с треском лопнула железная крышка гроба и...»
Тут Юрка остановился, будто споткнулся. Сердце его на миг замерло, а потом испуганно зачастило, как пулемет. Он услышал, как на кухне что-то загрохотало, словно гром грянул. Юрка не сразу сообразил, что грохот — это явь. Когда понял — испугался еще больше: решил, что кто-то забрался в дом. Он замер на месте, всматриваясь в темь кухни. Грохотанье там смолкло, и Юрка чуть успокоился: он припомнил, что дверь запер-сам на два крючка. Только, наверное, через минуту решился оторвать от стула тело, ватное от перенесенного и еще не покинувшего его до конца страха. По-кошачьи неслышно, на цыпочках, сжавшись в комок, направился на кухню. Заглянул туда. Но темень тут была еще гуще, потому что лампочки не горели. И все же острые глаза мальчика, ощупывая кухню, споткнулись на смутном пятне на полу. Юрка не отводил взгляда от него. И вдруг... Неужели ему померещилось? Пятно поползло, при этом послышался резкий, неприятный скрип, будто кто-то водил ногтем по стеклу. Затем пятно как-то странно перекосилось и снова загрохотало. А потом неожиданно замяукало.
«Это же Димыч!»—догадался Юрка. Облегченно вздохнул, включил лампочку. Ее скупой свет объяснил все. На полу валялось белое эмалированное блюдо, упавшее с кухонной полки. Мальчик поднял его, и из-под блюда выскочил кот.
— Ух ты, Вий!— обрадовался Юрка и схватил Димыча на руки.— Пойдем-ка вместе дочитывать.
Глава четвертая
Со дня отъезда
