Житье-бытье мальчишечье - Борис Михайлович Забелин
А тот небрежно говорит, что уроки уже приготовил. Еще вчера. Она злится. Ну, тогда погляди, если не веришь, говорит Юрка и показывает письменные работы. Сестра смотрит, потом устраивает экзамен. Он без запинки отвечает. Галка ошеломлена. Юрка на седьмом небе...
Правда, спроси его, что такое седьмое небо, он бы, если честно, не ответил...
Юркины думы прервали голоса за окном, что выходит на улицу. Он выглянул и увидел там сестренку с Горькой. Тот держал Галку за руку, она пыталась вырваться:
— Отпусти, говорят.
— А будешь приставать?
— Тебе еще не так надо... Отпусти, слышишь? А то...
— А то что? Алешке скажешь? У тебя, наверное, память отшибло? Он же уехал... Вот тебе, чтобы помнила!
Горька больно стиснул Галке пальцы, потом неожиданно хмыкнул:
— А! Ты, может, хочешь пожаловаться Юрке? Давай, давай зови!
Он захохотал и еще сильнее сжал Галкину руку. Когда у нее от боли и обиды брызнули слезы, Горька подобрел:
— Ладно, топай. Только не вздумай мне больше на мозги капать. Хуже будет...
Юрка смотрел на все это из окна, кусая губы от злости. Даже порывался выбежать. Но вспомнил, как тычет его лицом в снег Горька, и от решительности не осталось и следа...
Потом Юрка забыл об этом случае. Напомнил Алексей в письме. Он, как обычно, рассказывал о своих делах. И тут же спрашивал: «Как учеба? Помогаешь ли маме? Как она себя чувствует? Как сестричка? Не обижаешь ли ты ее? Не даешь ли другим в обиду?» Юрка решил, что Галка пожаловалась.
— Ябеда ты, вот кто!—выпалил он ей в тот же день, когда получил письмо.
— Ты чего?—возмутилась Галка.— На кого это я жаловалась? Уж не на тебя ли? Очень надо!
— А помнишь, Горька тебя... около нашего дома... обижал...
— Ты-то откуда знаешь?—удивилась сестренка.
Юрка чуть не прикусил язык: «Ведь точно, она же не видела меня».
— A-а,— протянула Галка,— поняла: это Горька расхвастался. Тоже мне — мальчишки! Один — герой против девчонки, другой...
Она не договорила, презрительно сморщила свой нос в веснушках, махнула рукой и отвернулась.
Вечером Юрка долго мучался над ответом Алексею.
Да так и не написал. Только на третий день сделал это. Рассказал обо всем. О том, что от Горьки житья нет...
О том, что и Галке от него влетает. «Может, я просто трус?»— спрашивал он в конце.
Алешино письмо пришло не скоро. Юрка получил его утром. Прочитать не успел: опаздывал в школу. Но на первом же уроке украдкой вытащил письмо. Брат писал: «Юрча! Ты рассказываешь о Горьке, что от него попадает и тебе, и сестренке. Пойми меня правильно, но мне стало обидно за тебя. «Может, я просто трус?»— спрашиваешь ты. Ни за что не поверю, что это так...
Я не стану тебе больше ничего говорить. Только расскажу, что произошло со мной в первом бою... Честно признаюсь, страшно было, даже очень. Когда кругом тебя ревут орудия, грохочут взрывы, визжат пули, когда гибнут товарищи, когда сам ты рядом со смертью, то действительно страшно. Но ведь и самый смелый человек боится. Только он умеет вовремя подавить боязнь, а труса побеждает страх. Бой, о котором я хочу рассказать, был для нас первым. Мы получили приказ взять одну деревушку».
Юрка читал и как наяву видел то, о чем писал Алексей... Грозная машина, лязгая гусеницами и пыхтя огнем, мчится вперед — туда, где немецкие противотанковые орудия. Они бьют непрестанно. Ухают взрывы, цокают по броне, как лошадиные подковы, осколки. И вдруг танк будто врезается в металлическую стену: страшный удар останавливает его. Алексей и его товарищи теряют сознание.
Первым очнулся стрелок Владимир Белоусов. В танке было как в паровозной топке: он горел... «Сейчас взорвутся снаряды»,— полоснула Владимира мысль. Превозмогая боль, которая тяжелым грузом клонила голову, стрелок рванулся к люку. Непослушными руками стал открывать его. В это время за тонкой стенкой машины ухнул близкий взрыв. Он будто отрезвил Владимира. «Что же я делаю? — опомнился он.— Ведь они, наверное, тоже живы...» Мозг его заработал быстро и четко, словно боль выбило из головы взрывом. Белоусов, стиснув зубы, приник к смотровой щели. Увидел, что фашистское орудие по-прежнему ведет огонь. Только чуть в сторону, должно быть, по другим машинам. Владимир лихорадочно схватил снаряд, привычно, не глядя, загнал его в ствол, прицелился... Третьим выстрелом он накрыл вражескую пушку. Высунувшись из люка, автоматом расстрелял артиллеристов...
«Первым из горящей машины,— писал Алексей,— он вытащил меня, затем — остальных... Правда, когда тащил последнего, наш танк взорвался, и Белоусова еще раз контузило... Я, как командир экипажа, подал рапорт о представлении его к награде. Сейчас мы все вместе лежим в госпитале, откуда я тебе и пишу. Пишу и думаю: вот что значит, когда человек побеждает страх. Сам жив остался, да еще троих спас. На такого можно положиться».
Юрка несколько раз перечитал письмо. Оно не давало ему покоя, особенно строчка: «На такого можно положиться». «А на меня?— думал Юрка.— Неужто нет?.. На фронте бы и я не струсил... Ну, может, вначале немножко. А вдруг бы убили? Но ведь он знал, что его тоже могут убить. Знал и не струсил... А Горька что, убьет меня? Ну, поколотит еще раз и все. Зато я...»
Когда прозвенел звонок с урока, Юрка бросился искать Горьку. Нашел во дворе школы.
— Поговорить надо!
— О чем это?
— О том, чтобы ты...— Юрка запнулся, в горле у него запершило.
— Ну, давай, давай,— подбодрил заинтересованный Горька.
— Чтоб ты... к моей сестренке... не приставал... Понял?
Горькины глаза превратились в щелочки.
— Все? Ну, ты даешь. Только знай, что мне советчиков не надо. Особенно таких, как ты.
Он быстро и больно щелкнул Юрку по носу. Тому сразу стало не по себе.
Выручил звонок.
— Давай топай,— сказал Горька.— На уроке подумай, как извиняться будешь. На следующей перемене меня найдешь. Усек?
В остальные перемены Юрка сидел в классе. После уроков, выходя из школы, снова увидел своего обидчика... Хотел было увильнуть в сторону, но заметил тут же Галку. Она успокаивала какого-то малыша. Тот всхлипывал и тер руками глаза.
— Не бойся, мальчик,— говорила Галка,— он тебя больше не тронет.
