Двенадцать лет, семь месяцев и одиннадцать дней - Лоррис Мюрай
Потому что, разумеется, не было никаких гарантий, что все пройдет как он надеялся.
Нет ничего труднее, чем не думать о том, о чем думать не хочется. Если папа не вернется… Если ожидание затянется… Если пройдут дни…
Джек был уверен в себе. Он не боялся Люка Краудера. Однако он давно усвоил, что у этого малого не все дома. А реакции душевнобольного по определению непредсказуемы. Придется играть осторожно и таким манером, от которого его заранее тошнило. Стушеваться, вот как это называется.
Утром, перед тем как покинуть мотель, он переоделся. Надел строгий костюм и повязал на шею галстук темно-синего, почти черного цвета. Никакого красного, о, ясное дело! Ничего агрессивного и кричащего. В такую одежду ему случалось облачаться изредка, когда предстояла встреча с очень крупным клиентом, таким, что мог заказать разом десять и больше холодильных установок. Краудер был, вероятно, самым крупным клиентом на его пути. Однако, видит бог, он предпочел бы встретиться с ним в другом наряде. Джек охотно явился бы к нему в стетсоне на голове и с «ремингтоном» в руках.
Но с этим надо было кончать. И не таким образом. Хотя присутствие карабина под сиденьем все равно успокаивало.
Мысль выплыла в очередной раз, когда он думал, что задвинул ее в самый дальний угол головы (за бронированной дверью, запертой на два замка и засов): что, если папа не вернется? Обширный лес штата Мэн вдруг показался ему гнетущим пространством, без конца и без начала. Лучшее на свете укрытие могло стать самой верной могилой. Бронированная дверь, два замка и засов — это хорошо… при условии, что ты находишься с правильной стороны. Или, если угодно, при условии, что у тебя есть коды и ключи.
Уолден не справится. Станется ли с него хотя бы дойти до озера? Вывод один: папа должен вернуться.
Джек достал из левого кармана пиджака тюбик, зубами сорвал пробку и, наклонив, выбил таблетку в приоткрытый рот. Он проглотил сотни пилюль в последние годы: успокаивал страхи, умерял гнев. Сегодня он, по его разумению, просто принимал меры предосторожности. Перед этим типом, который отравлял ему жизнь уже почти три года, он чувствовал, что может сорваться с тормозов, даже потерять контроль над конечностями. Он сохранил лишь смутный образ этого человека, хотя имел все возможности наблюдать его в долгие часы процесса, но на его памяти у Краудера была цыплячья шея. Было бы так соблазнительно сжать ее руками. Джек проглотил вторую таблетку и подумал, что «ремингтону» лучше оставаться под сиденьем машины.
Стушеваться, Джек!
Он разорится. Он унизится. Он купит покой дорогой ценой. За несколько минут до 14 часов он понял, что приехал на место. Он проехал мимо дома 495 по Прескотт-лейн, маленького домишки, как на детском рисунке: с островерхой крышей, за короткой аллейкой, вымощенной огромными квадратными плитами, и кусочком пожелтевшего газона. Никак не изолированного от своих соседей, домишек одновременно похожих и неуловимо отличных. Они тянулись, на сколько хватало глаз, вдоль шоссе, по которому он ехал на малой скорости.
Парковаться поблизости не стоило. Джек доехал до мини-паркинга рядом с кошмарной пресвитерианской церковью из красного кирпича с белой колокольней (ни дать ни взять сахарный леденец и пряник). Ни стетсона, ни «ремингтона», ни тем более досье из разноцветных файлов. В сумке Джек нес только сверток в газетной бумаге. 170 000 долларов, они тянули на свой вес, тянули, пожалуй, даже больше, чем на свой вес. Ему казалось, что он несет в руках бесчисленные холодильные установки, которые ставил в бесчисленных супермаркетах. 170 000 долларов. Плод работы всей его жизни.
Джек позвонил в звонок дома 495 по Прескотт-лейн, и почти сразу же, словно извиняясь за то, что открывает сам, за дверью появился Люк Краудер со словами:
— Я один.
Прихожая была погружена в красноватый полумрак.
— Сюда.
Не глядя на него, не оборачиваясь, Краудер добавил:
— Моя жена предпочла отлучиться. Видеть вас ей нестерпимо.
Джек последовал за хозяином в тесную гостиную, где стояли два кресла в крупных цветах у круглого столика, уставленного бутылками и рюмками. Сев, он отметил, что смотрит на камин из фальшивого мрамора, в очаге которого был радиатор. На узкой каминной доске стояла в черной рамке фотография Тима в спортивном костюме. Юный, красивый, улыбающийся — сущий ангел. Левый верхний угол портрета перерезала черная полоса. Джеку было ужасно не по себе, но при этом он был в себе уверен. Этот дом не дышал нищетой, но жили тут явно скудно. Сделка должна была состояться. Иначе зачем бы Краудер принял его у себя?
— Наливайте себе, если хотите, — сказал Краудер.
Джек вздрогнул, как будто за этим предложением крылась угроза. Он увидел, что ладонь Люка Краудера, бледная и тощая, полураскрытая, показывает на бутылки. Хотел было отказаться, но невольно уставился на хрустальный графин и его янтарное содержимое.
— Это, кажется, бурбон. Наливайте.
Принять что-то от этого человека было, вероятно, очень плохой идеей. Джек снял кубическую пробку и плеснул на сантиметр бурбона в крошечную рюмку с рельефным дном в форме лилии. Он поколебался, собираясь наполнить вторую.
— Я ничего не буду, — сказал Краудер. — Я больше не пью.
Джек впервые посмотрел ему в лицо и нашел его болезненным. Лицо у Краудера было восковое, щеки впалые, отчего узкий нос выглядел птичьим клювом. После суда он, казалось, постарел на двадцать лет. У Джека мелькнуло в голове, что напиток может быть отравлен. Но ему давно стало ясно, что Краудер не собирался покушаться на него. Око за око. Джек пригубил огненную жидкость. Ему надо было установить с этим типом мало-мальски нормальные отношения, поладить с ним. И прежде всего поговорить. Ему вспомнилась где-то слышанная фраза: «Никогда не надо молчать перед врагом, потому что тогда-то он и поймет, что вы его враг».
— Вы разбили мою семью, — начал он. — Лизбет ушла. Она не вынесла этого положения. Постоянного страха. Моих скачков настроения. Я стал злым, мистер Краудер. Тревога может сделать злым.
Ему снова представились две чаши весов. Сейчас та, на которой было для него написано «Краудер», находилась в самом низу. Ему придется нажать на вторую всем своим весом, чтобы восстановить равновесие. Дать понять своему противнику, что он тоже страдал, что, конечно, ничто не сравнится с потерей ребенка, но он уже заплатил без малого тремя годами ада. Аванс. Расчет лежал в сумке.
Краудер, однако, как будто не слушал его. Мутными глазами он смотрел
