Мальчик из Югуру - Олимп Бели-Кенум
«О! Какой прекрасный обед!»—воскликнул Олекан.
«Дорогой Олекан, если ты мне позволишь, — сказал Кофио,—я сейчас только почищу все бататы, а уж потом мы будем спокойно брать их, макать в соус и есть в свое удовольствие».
Олекан, уверенный в том, что этот неисправимый обжора просто искал предлога для того, чтобы срезать потолще кожу с клубней, — оставшись один, он сможет объесть ее как следует зубами, — не стал предлагать свою помощь. Но коварный Кофио придумал новую хитрость: разрезая клубень на две половинки, он смотрел на каждую из них с расстроенным видом и восклицал: «Совсем порченный... И этот несъедобен!.. Этот тоже не годится!.. Чем я прогневил богов, что у меня столько гнилых бататов!.. Вот еще один!.. О великий Шембелебе, мне стыдно за то, что так все получилось, и именно сегодня, когда я пригласил на обед моего лучшего друга Олекана!..» После каждого такого причитания с отвращением отбрасывал разрезанный батат в сторону.
Олекан молча — сначала с удивлением, потом с грустью — наблюдал за Кофио. Но вот лицо у него помрачнело. В голове Олекана созрел довольно хитроумный план, как отомстить наглецу за все его проделки. В глазах засверкали зловещие огоньки, а губы искривила злорадная усмешка. Он провел рукой по лицу и решительно встал.
«О, неужели ты так и уйдешь голодным? — воскликнул Кофио, притворяясь, будто ничего не понимает. — Ведь ты же знаешь, что, по законам африканского гостеприимства, нельзя есть, не пригласив к столу даже чужого человека, хотя и самому-то еле-еле хватает. А ты, Олекан, кажется, не чужой мне, а друг и даже больше, чем друг, ты мне брат родной!»
«Я это знаю», — сквозь зубы процедил Олекан.
Наклонившись, он поднял один из бататов, которые хитрец Кофио откинул в сторону, посмотрел на него, бросил с отвращением на землю и заявил, что он действительно никуда не годится.
Кофио был доволен, уверенный, в дом, что после этого его друг уйдет домой, а он спокойно соберет все клубни и наестся до отвала.
Но Олекан снова наклонился, поднял еще один батат, опять посмотрел на него и опять сказал, что он совершенно гнилой. С отвращением он бросил его на землю и с силой раздавил ногой.
Кофио даже подпрыгнул на месте.
Олекан, наблюдая за ним краем глаза, заметил это и разошелся вовсю:
«Гнилой батат, гнилой!
Гнилой и несъедобный!
Гнилой, совсем гнилой!
Гнилой, батат, гнилой,
Гнилой, гнилой!»
Так он напевал, продолжая с яростью топтать все клубни без разбору.
На глазах у Кофио будущий обед превращался в жалкое месиво. Негодуя, бедняга то и дело откидывался назад, воздевал руки к небу, моля о защите, но высказать свои мысли вслух не решался.
«О, мои циновки, что с ними стало! Мне наплевать на эти гнилые бататы, но мне жалко моих циновок! Что ты с ними сделал, Олекан?.. Хватит же, Олекан! Ради Шембелебе, что с тобой случилось, Олекан? Да... да... ты с ума сошел, Олекан!» — стонал он, заливаясь горючими слезами, потому что у него от голода начало уже сосать под ложечкой.
Не обращая внимания на его причитания, Олекан довел до конца свою затею, решив на всю жизнь проучить Кофио. После этого он собрал циновки и понес мыть их в прозрачной воде источника, журчащего среди камышей и замшелых камней, неподалеку от жилища своего столь негостеприимного друга.
Вернувшись, он разложил их во дворе Кофио, который все еще продолжал содрогаться от рыданий, и отправился домой.
В тот день Кофио понял наконец, что обжорство — это отвратительный порок, что обман не проходит безнаказанно и от возмездия никуда не уйдешь, — закончила свою сказку нам Алайя.
Дети, довольные тем, что зло наказано, поднялись со своих мест, пожелали доброй ночи любимой бабушке и пошли спать.
Якубу, захлебываясь от восторга, сказал Айао, что бабушка у него — то, что надо, и рассказывает она чудесные сказки.
Матрацы маленьких друзей лежали рядом. Они до самой ночи шептались, вспоминая разные истории, и никто из старших на них не ворчал. А после того как они наконец заснули, им всю ночь снились сны. Один из них даже два или три раза засмеялся во сне.
Утром, когда они проснулись, у Якубу ноги оказались в изголовье, Айао же лежал поперек своего матраца — голова на полу, а ноги на животе друга.
Мальчики открыли глаза, с удивлением осмотрелись и весело рассмеялись.
34. В АПЕЛЬСИНОВОЙ РОЩЕ
Как обычно во время сбора урожая, у дома Киланко собралось много народу. Все были весело настроены: оживленно болтали, подшучивали друг над другом, курили. Вдруг небо, предвещавшее ясную погоду, стало темным и тяжелым. Огромные свинцовые тучи грозно надвигались на Югуру. Послышались мощные раскаты грома. Застигнутые врасплох, птицы метались по небу, словно спасаясь от погони. Вся домашняя живность забилась под навес. В испуге козы, овцы сбились в одну кучу. Деревья, как в танце, размахивали ветвями. Чувствовалось приближение страшной бури. Гора Югуруна, казалось, сдвинулась с места и огромными шагами неумолимо наступала на деревню. Как будто кто-то колотил гигантским молотом по земле, хотя громыхало в небе. Потом гора дважды содрогнулась, будто от пушечных выстрелов, и их отзвуки подхватило эхо. Небо озарилось ярким пламенем молнии, и во все стороны рассыпались огненные стрелы. Загорелась самая высокая кокосовая пальма в деревне, на берегу реки. Грозовые раскаты, казалось, вдруг разом сошлись над деревней и с силой встряхнули черный небосвод. Раздался такой мощный удар, словно гром вырвался из недр земли и, как бы бросившись за кем-то в погоню, прокатился по всему небу. И в ту же секунду небесные шлюзы раскрылись.
Посыпались крупные, частые капли, и начался ливень. От земли поднялся пар. Слившись с дождевыми струями, плотной завесой повисшими над землей, он превратился в сплошную движущуюся стену, за которой ничего не возможно было разглядеть на расстоянии пяти метров.
Селики с дочерьми и тремя старшими сыновьями, несмотря на такую страшную грозу, выбежали из хижины. Они стали расставлять глиняные кувшины, бутыли, эмалированные тазы под дождевые струи, чтобы набрать «чистой воды, которой природа щедро наполняет сосуды», как говорила нам Алайя.
Пришедшие на сбор урожая люди укрылись под навесом. Такая выходка со стороны разбушевавшейся природы в самом начале
