Все о моем дедушке - Анна Мансо
Но всё было спокойно, и дед ждал в машине с мрачным видом, глубоко погруженный в свои мысли, от которых никто его не отвлек.
Мы въехали в гараж, и он всё объяснил. Дед собрался хранить мотоцикл тут, чтобы его не конфисковали. Он уже начал оформлять его на меня и привез заодно два шлема. — Вряд ли до этого дойдет, но есть риск, что наложат секвестр на мой дом и всё имущество. Судьи уж очень жаждут испортить мне жизнь. А мотоцикл твой, так что пусть будет тут, так спокойнее.
Я не стал уточнять, что такое секвестр. Потом, когда дед уехал, я посмотрел в интернете и выяснил, что ничего хорошего это не сулит: наложить секвестр — значит запретить пользоваться имуществом, то есть дом и всё остальное официально не отберут, но распоряжаться дед ничем не сможет. Так оно и останется в подвешенном состоянии, наполовину дедушкино, наполовину неизвестно чье, на случай если придется продавать дом в возмещение штрафов или задолженностей. Или будет ждать, пока деда не оставят в покое и всё не вернется в норму. Но при дедушке я сделал вид, что прекрасно понял, какая гадость этот их секвестр, и молча кивнул, чтобы сойти за умного.
В гараже, кроме нас, никого не было. Гараж у матери в доме небольшой, машин на десять, там всегда тишина и полумрак. Не знаю почему, но в этот момент он напомнил мне церковь. Не то чтобы я часто хожу по церквям — ни отец с матерью, ни дед не особенно религиозны, и я бываю в церкви, только когда у кого-нибудь из друзей или родственников первое причастие, венчание и тому подобное. Ну и в путешествиях, конечно: в любом городишке, если мать не заглянет в местную церковь, это всё равно что зря ездила.
В последний раз это было в одной глухой деревушке в Пиренеях. Мне пришлось зайти в микроскопическую церквушку, откуда я, будь моя воля, выскочил бы через две секунды, если бы мать не привязалась к какому-то местному экскурсоводу, который стал рассказывать историю этой часовни, деревни, долины и сотворения мира. Я тогда остался слушать только потому, что на улице было очень жарко, а внутри, как сейчас в гараже, — прохладно и тихо.
В гараже дед, хоть и не утратил мрачного вида, стал больше похож на себя прежнего.
— Вот послушай, шельмец: столько лет я делал людям одолжения, и вот чем мне отплатили… Мораль: не делай никому добра, не получишь зла. Люди неблагодарны.
— Запомнил: добра не делать. А еще что? Так, мотоциклы прятать… Еще?
— И не старайся быть хорошим. Я вот перестарался… Лучше оставайся таким же шельмецом, как сейчас.
Он ненадолго замолчал. А я подумал: да, дедушка прав, он всегда старался быть очень хорошим человеком. Всем помогать. Не только моему отцу, но и матери, и мне, и каждому, кто обращался к нему с просьбой. У деда всегда был полный дом друзей и знакомых, которым он находил работу, устраивал знакомства, помогал деньгами и так далее. И он открыто мне об этом рассказывал, потому что для него это было в порядке вещей. Есть возможность — почему бы и не помочь? Что тут плохого? А теперь говорили, что дед помогал другим из корысти. Что он получал за свои услуги плату, откаты. Да если у него и так больше денег, чем за всю жизнь можно потратить? Наша семья никогда не бедствовала. Мы богачи, хоть отец и предпочитает делать вид, будто это не так. Даже если отец будет сидеть без работы, ничего страшного не случится. Дед сможет нас содержать. И всё его состояние потом перейдет к отцу. Тут я снова напрягся, вспомнив про мадридский контракт.
— Дед, я не говорил отцу, что ту работу ему ты подогнал. Ничего же не случится? В смысле, у тебя или у папы… не будет проблем?..
— Ты о чём? Думаешь, меня посадят за то, что я позвонил друзьям и попросил связаться с твоим отцом?
— Не знаю, всё так странно… Не хочу, чтобы с вами что-то случилось…
Дед с удивлением посмотрел на меня. А потом расхохотался.
— Ты на себя посмотри! Ну и рожа! Уписаться!
— Ты что, дедушка?..
А дедушка всё смеялся.
— А то! Ну ты и смешной!
— Дед, я просто хотел узнать, не будет ли полиция спрашивать про отца, про Мадрид…
— Про Мадрид? Думаешь, у меня из-за Мадрида будут проблемы?
У него слезы потекли, а он всё смеялся и смеялся. И мой вопрос мне вдруг показался наивным и дурацким.
— Ох, ну и развеселил ты меня! Чуть сердце не разорвалось от смеха!
— Ладно, дед, я понял, хватит. Я туплю. Знаю, что тебя не посадят за то, что устроил отцу работу. Просто хотел спросить… Ладно, забыли, я дурак.
— Ха-ха-ха! Сынок! Да никакой ты не дурак… Просто… — И он снова залился смехом.
В конце концов дед успокоился и крепко меня обнял.
— Спасибо, малой, мне как раз это и было нужно. Столько всякого бреда наслушался за эти дни, а ты меня рассмешил, гляди-ка.
Я пригласил деда подняться — хотел, чтобы он мне рассказал всё подробно, в своем стиле, но ему уже надо было ехать. Он взял с меня слово, что я не буду ездить на мотоцикле, пока не получу права. И что не дам никому другому на нем кататься. Он очень настаивал, и я поклялся, что скорее покрашу волосы в розовый, чем одолжу кому-то наш мотик.
Дед посмотрел на меня с нежностью, со своей обычной полуулыбкой.
— В школе тебя не обижают?
— Нет. Пусть только попробуют.
— Вот это по-нашему. Мы, Каноседа, — самый сахар.
Он потрепал меня по щекам и повернулся к машине.
Теперь дед казался совсем другим: он как будто расслабился и снова держал всё под контролем. Я порадовался, что сумел его так рассмешить, — теперь я узнавал прежнего дедушку. Так что я воспользовался случаем и попросил общаться со мной как обычно, что бы там ни говорили мои родители.
— Дед, а что ты теперь будешь делать? Только не говори, пожалуйста, чтобы я не беспокоился, — иначе
