Все о моем дедушке - Анна Мансо
Оказавшись на свободе, я стал обходить дом вокруг. Хотел посмотреть, в самом ли деле у парадного входа окопались журналисты. Меня всё равно никто не знал в лицо. Да, дедушка оказался прав: возле пары полицейских машин уже ждали несколько журналистов с фотоаппаратами, телекамерами, микрофонами и мобильниками наготове. Я не удержался и подошел поближе, притворяясь любопытствующим. Выбрал тетку с самыми длинными волосами, пухлыми губами и глубоким вырезом. Если бы Клара видела, обозвала бы меня поганым шовинистом. А я бы ответил: «Это всё тестостерон, Клара».
— А что тут случилось?
— Полиция проводит обыск в доме Виктора Каноседы, главы фонда Каноседа.
— Ух ты… надо же… А что он такого натворил?
— Похоже, что присвоил деньги фонда. — Тут журналистка посмотрела на меня с интересом, и я занервничал. А вдруг она готовилась к репортажу и видела меня на каком-нибудь фото вместе с дедушкой? Вряд ли. Но она стала выспрашивать: — Вы знаете семью Каноседа? Вы их сосед?
— Не, куда мне… Я так, в гости к другу приехал.
— Ясно…
Журналистка посмотрела на телефон и перестала обращать на меня внимание. Уже уходя, я не выдержал и задал вопрос, который у меня назрел:
— Неужели он вправду ворует? Я его как-то видел по телевизору, такой симпатичный дедуля.
Она на меня странно посмотрела, и весело, и раздраженно одновременно.
— А вы точно с ним не знакомы?
— Да откуда? Если бы! Я в Грасии живу.
И тут я ушел окончательно. Только еще фото сделал, не знаю зачем. Это был какой-то инстинктивный жест, может быть, потому, что так бы поступил любопытный прохожий. Но еще и потому, что я хотел сохранить этот кадр. Он был мне нужен. Я хотел иметь фотографию входа в дедушкин дом, перед которым стоят полицейские машины и дежурят журналисты. Хотел запомнить, какие лица у тех, кто распускает о дедушке клевету за клеветой. А может, мне просто нужно было фото, чтобы окончательно убедиться, что всё это происходит на самом деле.
Я пошел прочь; по пути мне не встретилось и двух человек. Это было полезно, чтобы переварить всё случившееся; но на проспекте Бонанова я снова погрузился в городской шум. Машины на дороге, люди, которые сновали туда-сюда как ни в чём не бывало, — вся эта нормальность ударила меня как громом. Не знаю, чего я ждал, но мне она показалась оскорбительной. А когда меня оскорбляют, я бешусь.
На такси я ехать не хотел, а теперь вдруг почувствовал, что не могу сесть в автобус и делать вид, что просто возвращаюсь домой, заниматься всякими скучными повседневными делами. Но тут передо мной две тетки заняли весь тротуар своими тушами и дополнениями к ним — у каждой было по собаке на поводке. В общем, эти собаки, поводки, задницы и громадные сумки теток мешали мне пройти. Я был на грани истерики. Я хотел их обойти, остановиться на тротуаре, поднять руку и поймать такси, которое увезет меня подальше от этого кошмара. Но нет. Тетки еще и остановились, чтобы собаки сделали свои дела, и я взорвался гейзером злости:
— Будьте любезны, дайте наконец пройти!!!
— Мальчик, не кипятись…
— Да шли бы вы куда подальше! Вместе со своими собаками! И с дерьмом их!
— Нет, послушай, он еще и хамит! Кристина, тут вроде бы нам полицейский недавно встретился?
— Да, около банка!
При слове «полицейский» я встревожился. В отчаянии я ломанулся между тетками, растолкал их руками, одну вправо, другую влево, и бросился бежать под их крики:
— Упасть же могли!
— Чудовище!
— Невежа!
— Животное!
Минут через пять я остановился, сопя, как корова, которая в первый раз в жизни взобралась на Эверест. Со спортивной формой у меня беда. Я уже год как забросил футбол, и вся моя физическая активность ограничивалась уроками физкультуры в школе. Потому что играть в футбол на «Плейстейшн» не считается. И в гонки тоже.
Я уселся на скамейку на площади Кеннеди, отдохнуть и отдышаться. Написал сообщение матери, что буду ее ждать в ее квартире. Потом опять залез в «Твиттер» и в новости. От заголовка у меня внутри всё похолодело. «Украдены миллионы. Каноседа обвиняется в присвоении средств фонда».
Я написал Начо («Привет, как у тебя там с Кларой?») и Кларе («Мне тут доложили, что ты сделала Начо всухую. Со мной бы так не вышло»). Я хотел, чтобы они мне ответили. Чтобы рассказали, что между ними происходит. Чтобы они ни о чём не знали, а я мог бы связаться с кем-то, кто еще живет в прошлом. Потому что вынести настоящего я никак не мог. Никак. Это не могло быть правдой. Я не ездил к дедушке, не видел, как в дом пришла полиция с обыском, не говорил с журналистами, которые уверены, что мой дед — преступник. Нет. Я вместо этого пошел в парк и видел, что происходит у Клары с Начо, и теперь мне интересно, замутили они или нет; мне интересно, кинулся ли Начо в атаку, несмотря на свои метр шестьдесят пять и Кларины метр семьдесят пять, интересно, потискались они или нет, а то и еще что. Лучше было думать о них. Это единственное, на что я сейчас был способен. Я долго так сидел и ждал. После этого забега мне уже не хотелось ничего, не хотелось двигаться, не хотелось ехать ни на такси, ни на автобусе. Хотелось так и сидеть и ждать ответа от друзей. Мне пришло сообщение, но оно оказалось от матери: «ОК, встретимся дома. Я долетела. Буду через полчаса. Целую».
Надо было поторопиться. У меня не оставалось выбора, кроме как подняться. Я бы мог и пешком дойти до ее квартиры, я был недалеко, но решил, что на такси будет проще. Но даже в машине реальность вцепилась мне в глотку. В такси работало радио и шло какое-то ток-шоу, в котором обсуждали новость про обыск в фонде и в доме дедушки. Таксист, конечно, не мог промолчать:
— Эти богатенькие думают, что им всё сойдет с рук, творят что им вздумается. Никчемные!
Я не ответил. Оскорбленный и взбешенный, я решил, что ни слова не скажу ему до самого конца поездки. Когда он спросил, можно ли меня высадить на углу, я кивнул — он как раз смотрел на меня в
