Александр Амфитеатров - Сказки гор и лесов

Вот когда Жан де Мавуази весело потер свои красивые, белые руки и сказал:

– Ну, кажется, теперь я доказал, что умею мстить, и отомстил хорошо.

После того он уехал в город Мариенбург, к великому магистру, в рыцарский орден, чтобы биться с язычниками, и был честный рыцарь. Литовцы убили его каменным ядром в лоб и все о том очень жалели. Он мог бы быть комтуром и не оставил потомков. Господи, спаси его душу.

Монсиньор Гюи Виллерс-де-Утрео, старый воин, храбро дрался с неверными в Палестине. Не спроста попал он в крестовый поход – по обету, за здравие единственной дочери своей, красавицы Алисы Виллерс-де-Утрео, данному, когда бедняжка болела тяжкой болотной лихорадкой.

Как вернул Бог здоровье дочери, сир Гюи распродал почти половину своих земель, вооружил на вырученные деньги восьмерых дюжих молодцов и отбыл. Дочь он поручил Петру Бометцу, своему старому капеллану, человеку святой жизни и испытанной верности. Кроме того, он поставил свои именья под покровительство Воссельскаго аббатства, которому подарил за то изрядный кусок земли.

Четвертый год рыцарь сражался в Святой Земле, а дочери его – на родине – было худо. Чуть уехал старый Гюи, набросились на его землю разбойники – соседние дворяне. Грабили без стыда и совести все, до чего рука хватала, и не было на них ни суда, ни управы. Потому что сюзерен страны, монсеньор Алларий, дряхлый архиепископ Камбрейский, умел читать только нравоучения, а его отчаянные вассалы не очень-то боялись и петли.

Долго пили сирота и опекун её горькую чашу обид и притеснений, – наконец, слышит Петр Бометц: вернулся в свои владения Гильом сир де-Коньикур, могучий и честный герой, друг императора Фридриха I, брат по оружию сира Гюи из Утрео. И поклонился Бометц сильному соседу о защите, и отвечал монсеньор де-Коньикур:

– Привези Алису в мой замок. Вечным спасением клянусь, что осушу слезы дочери крестоносца, и – горе негодяю, который посмеет тронуть ее земли. Назови меня последним подлецом и предателем, если я и жена моя, благородная Изабелла де Бетанкур, не примем ее, как родную дочь, и не дадим ей всего, что прилично девице высокого происхождения.

Вот повез Петр Бометц Алису в замок Гильома де-Коньикур. Так как путь лежал недалеко, то ехали они вдвоем, без стражи, верхами.

И, – не доезжая замка, на лесной тропе, – два пьяных всадника загородили им путь. Один был рыцарь, а другой – его ловчий. Еле держались они на седлах от вина и заговорили к капеллану и спутнице его бесстыжие речи. Когда же монах укорил их и требовал свободного пути, негодяи сбросили его с коня. Петр Бометц ударился теменем о пень и, не пикнув, умер. А бедняжку Алису разбойники утащили в лес. На завтра нашли в трущобе её труп; она была обесчещена, и на горле её зияла глубокая рана.

Народ говорил:

– Знаем, чей тут грех. Это сработали пьяница Симон – недостойный сын Гильома де-Коньикура – и его дьявол-конюх Амальрик. Недаром видели их вчера, как они, будто черти, в перепуге мчались на взмыленных конях из леса к замку.

И окружил народ замок де-Коньикур, и потребовал мести.

И, так как они очень шумели, грозили топорами и вилами, бросали в стены замка камнями и грязью, то убийцы очень испугались. Они велели поднять крепостные мосты, запереть ворота, протянуть цепи и расставить рогатки. Народ же, видя это, еще больше убедился в преступлении и, выставив вперед носилки с двумя мертвецами, взывал о мести.

– Сир Гильом де-Коньикур, дай стране правый суд. Сир Гильом де-Коньикур, покажи, что нет пристрастия в твоем рыцарском сердце.

Тогда вышел к народу сам старый честный сир Гильом де-Коньикур – один, без панциря и оружия, и плакал над трупами, и клялся отомстить преступление беспощадной местью. И народ разошелся, успокоенный, потому что знал, что слово сира Гильома твердо.

Задрожал Симон, как отец позвал его на расправу. И стал он тянуть алое вино, чтобы возвратить себе храбрость. И, опьянев, пошел к отцу. А негодный конюх Амальрик прокрался, следом за ним, в покой сира Гильома де Коньикура, спрятался за колонну и слушал.

Так говорил сыну сир Гильом де-Коньикур и трясся от гнева.

– Ты убийца, подлец и предатель. Ты годен только на то, чтобы убивать попов по дорогам, насиловать девчонок по лесам, да удирать от мужиков, когда они грозят тебе дрекольем, бросают в тебя камнями и грязью. Не рыцарские шпоры приличны тебе теперь, а тонзура монаха. Ступай, постригись и проведи в покаянии остаток преступных дней. Проклят ты мною и на этом, и на том свете. Ничего ты от меня не получишь. Все свое имущество я жертвую Воссельскому аббатству – на вечный помин по душам девицы Виллерс де-Утрео и капеллана её, неправедно тобою убиенных.

Спьяну Симон расхрабрился и стал наступать на отца и кричать:

– Этого ты не сделаешь. Я не позволю. Этого не будет.

А старик вспылил и ударил его по лицу перчаткою. Тогда Симон выхватил кинжал, а конюх Амальрик выскочил из засады и набросился на сира Гильома де Коньикура с боевою секирой. И убили они старого рыцаря вдвоем, – сын и слуга, – и, отрезвев только после преступления, стояли в безумии, не зная, что теперь делать.

Амальрик предложил:

– Бросим его в ров, с подъемного моста. Никто не увидит нас, кроме часового, а этого убрать будет уже мое дело. Когда труп найдут, мы скажем, что сира Гильома убили вассалы девицы Виллерс де-Утрео, в отмщение за гибель своей госпожи, и все нам поверят.

Так они решили сделать, и все им удалось. Только – труп, брошенный с моста, не тонул в полном водою рву, но, упав на мелкое место, стал стоймя и торчал, – прямой, как бревно, с черным лицом, весь в крови… и руки его были простерты вперед, точно мертвец все еще проклинал сына. Это имело такой безобразный и страшный вид, что Амальрик закричал благим матом и убежал, куда глаза глядели. Никогда и никто уже не встречал его в тех местах; Бог весть, куда он сгинул со света. А Симон – наоборот – потеряв присутствие духа, не мог сдвинуться с места. На рассвете его нашли на валу: он стоял – дыбом волосы – как оцепенелый, и смотрел, дико вытаращив глаза, на страшный труп, все простиравший к нему окоченевшие руки. Напрасно звали его, – он не видел и не слышал. Кто-то осмелился коснуться руки убийцы: тогда неподвижность его объяснилась, – он был мертв. Bсе разбежались в ужасе. Замок опустел, как от чумы. Отцеубийца и жертва его так и остались стоять навеки один против другого. Никто не решился придти их похоронить.

Замок оставался пустым и проклятым местом двести лет. Наконец, он достался по наследству сиру Жаку Балдуину де-Виллерс Камбрезийскому. Любопытствуя проверить родовую легенду, он исследовал замок и – в иссохшем рву старинных укреплении, нашел человеческий скелет, в стоячем положении, с грозно вытянутыми вперед руками. А, в недалеком расстоянии, – с вала, – другой стоячий скелет, казалось, еще смотрел на свою жертву, в движении ужаса и отчаяния. Тогда сир де-Виллерс, призвав пpиopa из Воссельскаго аббатства, приказал ему отслужить панихиду за упокой души сира Гильома де-Коньикура и окропить оба скелета святою водою. Они распались прахом. Замок стал обитаем. И, лишь в ночь преступления, проклятая душа Симона, из года в год, возвращается из ада и сидя на крыше, уныло воет в трубу. А, впрочем, это – может быть, и кошки.

На берег моря царевна идет, гордая Аделюц, белокурых фризов царевна. Собирать пестрые раковины она идет, янтарь, водяных коней и морские звезды. Потому что силен был утренний прибой, и все отмели чудами с глубокого дна покрылись.

Странная птица у моря сидит – смотрит на Аделюц дикими глазами. Как темная ночь, черны крылья её, и дыбом торчат, все врозь, на ней перья. Пламя сверкает в мрачном взоре её, и рост её – рост богатыря-человека. Зеленый труп держит птица в когтях, и клюв её окровавлен.

– Здравствуй, Аделюц! Здравствуй, царевна-краса. Потому что красивее тебя нет девы на свете. Головою ты выше своих подруг: золотые косы твои падают ниже колена. Как первый снег на горах, ты бела, и розами цветут твои щеки. Перси твои – как две пенных волны, а глаза синее, чем море, где ловлю я бледные трупы.

Певцы о тебе по свету славу поют, за синим морем звучат о красе твоей песни. Только песню услышав, по песне одной, – храбрый викинг Айдар в тебя влюбился. Только песню услышав, по песне одной, – корабли он черные построил. Только песню услышав, по песне одной, – на кораблях он к тебе через море пустился. Но не викингу было тобою владеть. Клянусь, достойна ты лучшего ложа. И вихорь, и бурю ему я на встречу поднял, и ко дну пошли корабли, и гребцы, и бойцы с кораблями. Захлебнулся студеною волною Айдар, и вот я, веселый, – сижу, клюю его белое тело.

К матери Аделюц в страхе идет, к Утэ-царице несет печальные вести.

– Страшная птица мне прокаркала их, страшная птица в черном оперенье. Был то, должно быть, сам дьявол из бездны морской или проклятый колдун, слуга адского мрака.