Александр Амфитеатров - Сказки гор и лесов

Средневековые тени

– Покричи еще, сорванец, покричи, покричи у меня. Вот придет Mapия Maгpo и возьмет тебя в мешок.

Так унимают во Фландрии капризных ребят, когда они орут во весь рот, и нет на них никакого угомона. И редкий баловник не стихает после угрозы. Дитя робко прячется в юбки матери и лепечет:

– Я больше не буду. Не надо, не зови Марию Магро.

Мария Магро – не бука, не кикимора, ни итальянская, ни брокенская ведьма, ни какое-либо другое фантастическое чудище из детских сказок. Фламандцы – народ положительный, и дети у них положительные. Чтобы настращать фламандское дитя, мало небылиц. Ему нужно пугало реальное.

Mapия Магро – фигура историческая. Она жила в XIII веке, и ужасная жизнь её кончилась ужасною смертью.

Отец её, Жак Магро, был дворянин и разбойник. Впрочем, по тому грозному времени, это – плеоназм[17]. Если не каждый разбойник был дворянином, зато каждый дворянин был разбойником.

Единственною хорошею чертою в тогдашнем обиходе разбойников-дворян было – что, весьма усердно враждуя между собою за право добычи, кому резать купечество и прочий недворянский народ, они, в ярой ненависти своей, незаметно перерезали друг друга.

Магро резались с де-Мавуази. В один грозный день, Жак Магро взял штурмом замок Жана Мавуази, убил врага и – весь еще в крови – осквернил на трупе Мавуази жену его, тяжелую в последнем месяце. Несчастная разрешилась от бремени мальчиком и умерла. Предсмертный ужас матери отразился на теле младенца: на груди у него оказалось родимое пятно, красное, как кровь, в виде руки, сжатой в кулак.

По непостижимому недоразумению, Жак Магро не догадался размозжить ребенку голову. Кто-то из родни Мавуази взял дитя к себе на воспитание. Мальчика окрестили и назвали по отцу Жаном. Он вырос, узнал историю своих родителей и сделался оттого очень задумчив. С двенадцати лет он только и мечтал, что о мести.

Его одобряли, но находили, что он слишком медлит. А юноша, возражая, повторял:

– Зато я вам покажу, как люди мстят.

Когда чёрт стареет, он идет в монахи. Вступив в пожилые годы, Жак Магро разорился, потерял в чумную эпидемию жену и детей, кроме одной дочери Марии, принял эти несчастия за насланное наказание Божие и сигнал к раскаянию, – и удалился от миpa. Монашеского сана его, как злодея с слишком кровавым прошлым, не удостоили. Он выстроил себе пустыньку, на краю болота в Селле – вблизи проклятого урочища, прозванного Дырою в Ад, – и жил отшельником, труся смерти, воздыхая и молясь. Дочь его Мария жила при нем.

Мария была девушка красивая, резвая, небольшого ума и легкомысленная. Отец любил ее без памяти, а ей, конечно, было скучновато хоронить молодость среди болотных туманов Дыры в Ад, и хотелось ей и себя людям показать, и самой людей посмотреть. Привязанность к отцу долго сдерживала её легкомыслие. Но однажды в пустыньку зашел на ночевку молодой пилигрим, писаный красавец собою. Мария влюбилась в него, по первому взгляду, по уши. Проснувшись на завтра утром, Жак Магро не нашел в пустыньке ни гостя, ни дочери. А на столе лежал кусок пергамента, писанный киноварью, точно красною кровью:

– Если хочешь знать, кто взял дочь твою в любовницы и увел от тебя, так это я, Жан де Мавуази, сын Жана де Мавуази, убитого тобою.

Старика разбил паралич. Он еле-еле оправился и жалко доживал свой одинокий век, не двигая одною рукою, волоча онемелую ногу.

Минуло два-три года. Ни о Жане де– Мавуази, ни о Марии Магро не было ни слуха, ни духа. Только и новостей было в краю, что внезапно появилась новая разбойничья шайка, которая грабила богомольцев, направлявшихся на поклонение Марии Всемилосердой, Богородице Камбрейской. Шайка совершала ужасы жестокости и разврата, и женщины, которые были в ней, казались дьяволами еще больше, чем мужчины. Шайка руководилась опытным, старым негодяем и была неуловима. Говорили только, что притон ее где-то близ Дыры в Ад.

В одну ночь разбойники напали на пустыньку Жака Магро, связали отшельника и стали допрашивать, где деньги. Привела негодяев женщина – пьяная, полуголая, развратная баба, кричавшая сиплым голосом ругательства, богохульства и скверные слова.

– Я ведь помню, Феликс, – говорила она атаману, – у него были деньги. Старикашка прятал их в землю, под уксусным бочонком.

И с диким хохотом кричала несчастному Жаку Магро:

– Не дурачьтесь, родитель. Показывайте, где ваши сокровища. Али не узнали? Ведь это я – ваша дочка, Мария, – пришла к вам за своим приданым.

Старик вгляделся в ведьму и испустил ужасный вопль: в её чертах, искаженных вином и болезнями, он, действительно, увидел личико своей Марии, еще недавно такое милое и невинное. От волнения у него отнялся язык. Он страшно глядел и не в силах был произнести ни слова.

Но Мария сказала:

– Нет, папаша. Это – дудки. Вы у меня заговорите и даже запоете.

И она, разув его, собственными руками воткнула ему между ножными пальцами горячие угли с очага и, взяв мехи, раздувала накал, чтобы не гасли. Мясо трещало, смердело и лопалось, а мученик ревел нечеловеческим голосом, но слов у него не было. Негодяйка со своими приспешниками мучила его целую ночь, и только заря прогнала гнусную шайку в её трущобы.

А к вечеру того же дня, в пустыньку чуть живого Жака Магро зашел пилигрим. Ничуть не удивило его жалкое положение отшельника, и не подал он помощи бедному старику, а сел у ног его и долго смотрел на него с свирепою улыбкою.

Потом сказал:

– Ну, что? Как понравилась тебе твоя дочка, Mapия Магро? Неправда ли, я воспитал из неё премилое создание?

Больной затрясся всем телом, а пилигрим продолжал:

– Она, как ты видел, любовница атамана Феликса Воловьей Кожи. Промышляет воровством, – когда случится, убийством, – гадает, торгует приворотными зельями, ядами и делает женщинам выкидыши. Тебе, конечно, очень приятно быть отцом такой дочери, Жак Магро?

– Кто ты? – нашел в себе силы простонать мученик. Пилигрим расстегнул свой балахон и гордо показал знак кровавого кулака на косматой груди:

– Я Жан де Мавуази, сын Жана де Мавуази, убитого тобою.

Долго и беспощадно издевался он над стариком, язвя и сожигая его словами больше, чем Мария жгла раскаленными углями.

Наконец, встал и сказал:

– Я вижу, ты мало внимателен ко мне. Извиняю тебе, потому что, кажется, эта ветреная дрянь, Мария, поступила с тобою очень грубо, и ты жестоко страдаешь. Обещаю тебе, что твое несчастие не останется без отмщения. Я донес суду, где скрывается шайка Феликса, и великий прево уже выслал отряд арестовать злодеев. Ты будешь иметь удовольствие видеть, как станут вешать твою непокорную дочь, и, надеюсь, это зрелище порадует твое родительское сердце.

И ушел.

А на завтра пришли четыре солдата, взяли Жака Магро, положили на носилки и отнесли в Камбрэ, на Проклятую площадь, где казнят смертною казнью. И видел Жак Магро, как палач вздернул Mapию на веревку, и читал ярлык на виселице:

– Распутница, душегубица и чародейка.

И умер Жак Магро, и солдаты оставили тело его валяться на площади, как падаль. Вскоре напала на Камбрэ лютая болезнь. Дети пухли горлом, сгорали в жестоком жару и умирали.

– Колдовство, – кричал народ. А Жан де Мавуази ходил по домам и говорил:

– Поверьте: это – чародейка Мария Магро встает из земли, пожирает наших детей, крадет младенцев из материнской утробы. Она вампир. Надо разрыть её могилу, отрубить ей голову, пробить сердце осиновым колом, потом сжечь труп на костре и пепел развеять по ветру.

И пошли духовенство и суд, и вырыли тело Марии Магро, и отлучили ее от жизни вечной, и сожгли труп на костре, и пепел развеяли по ветру. И вся Фландрия проклинала Mapию Магро, и странные сказки пошли по стране об её блуждающем безобразном призраке-пожирателе детей. И имя Mapии Магро навсегда осталось пугалом и ругательством во Фландрии.

Вот когда Жан де Мавуази весело потер свои красивые, белые руки и сказал:

– Ну, кажется, теперь я доказал, что умею мстить, и отомстил хорошо.

После того он уехал в город Мариенбург, к великому магистру, в рыцарский орден, чтобы биться с язычниками, и был честный рыцарь. Литовцы убили его каменным ядром в лоб и все о том очень жалели. Он мог бы быть комтуром и не оставил потомков. Господи, спаси его душу.

Монсиньор Гюи Виллерс-де-Утрео, старый воин, храбро дрался с неверными в Палестине. Не спроста попал он в крестовый поход – по обету, за здравие единственной дочери своей, красавицы Алисы Виллерс-де-Утрео, данному, когда бедняжка болела тяжкой болотной лихорадкой.

Как вернул Бог здоровье дочери, сир Гюи распродал почти половину своих земель, вооружил на вырученные деньги восьмерых дюжих молодцов и отбыл. Дочь он поручил Петру Бометцу, своему старому капеллану, человеку святой жизни и испытанной верности. Кроме того, он поставил свои именья под покровительство Воссельскаго аббатства, которому подарил за то изрядный кусок земли.