Думай как великие. Говорим с мыслителями о самом важном - Алекс Белл
Я знал, что Декарт всегда – и дома, во Франции, и здесь, в Голландии – нравился женщинам, имел немало поклонниц и подруг, порой крутил несколько романов одновременно. Но он никогда не был женат, а после того, как его единственный ребенок, горячо любимая им дочь, умерла в детстве от болезни, долгое время был безутешен, и после этого стал жить совсем уединенно.
Вкратце и как можно вежливее я изложил предложение королевы Кристины. Выяснилось, что он хорошо с ней знаком, хотя и заочно. Она написала ему несколько писем, в одном из которых поинтересовалась природой страсти между мужчиной и женщиной, и Декарт обстоятельно, на несколько страниц, изложил свои соображения на сей счет. Он сказал мне, что для своего возраста и того обстоятельства, что она женщина, Кристина удивила его своими мудрыми мыслями и безупречной рассудительностью. Но моя радость была краткой: поблагодарив, Декарт наотрез отказался ехать в Швецию, сказав, что точно не перенесет местных долгих суровых зим, а также вряд ли совладает со слишком крутым нравом юной монархини. Добавил, что чрезмерно строгие, практически казарменные порядки при шведском дворе не соответствуют его привычному образу жизни. На упоминание о солидном вознаграждении он покачал головой, не поинтересовавшись даже суммой, и снова поблагодарил, явно намекая, что аудиенция окончена.
Я объяснил, что за мою неудавшуюся миссию буду строго наказан. Единственное, чем я могу смягчить королеву – рассказать подробнее о сути учения Декарта, донесенное не из книг, а из уст автора. Я упомянул, что читал некоторые его работы по математике и был ими восхищен. То ли жалость, то ли лесть подействовали, Декарт смягчился и предложил вечером вместе совершить неспешную прогулку вдоль моря.
Побережья Голландии совсем не похожи на пляжи, скажем, юга Франции. Море здесь даже летом холодно и сурово, ноги утопают в глубоком липком песке, дует резкий ветер, хотя в этот вечер он был, к счастью, умеренным. Над нашими головами кружилось несметное количество чаек и более крупных морских птиц. Их постоянные крики в сочетании с шумом волн создавали, как ни странно, довольно романтичный фон для прогулки. Вокруг не было ни души.
– Вы не поверите, но, прожив двадцать лет в Голландии, я в среднем раз в год менял адрес. Не для смены обстановки. Когда я жил в Лейдене, вблизи большого университета, ко мне каждый день толпами валили гости, часто непрошеные – преподаватели и студенты. В Амстердаме протестантские священники, узнавая меня на улицах, начинали прилюдно во весь голос укорять в безбожии и требовать покаяния! Меня, человека, который всю жизнь верил в Господа беззаветно и в каждой книге об этом писал! К сожалению, многим кажется, что любая наука направлена против Бога. Ничего страшного: это не инквизиция, разумеется. Но мне это надоело, и я перебрался сюда.
– Мне кажется, во Франции природа куда более ласкова и щедра.
– Да, здешний климат мне не по нутру: в Голландии четыре месяца морозы, остальное время просто холодно. Но вы же слышали о гонениях на великого Галилея? Или о том, как закончилась жизнь Джордано Бруно и нескольких других ученых, искавших истину? Правда, и здесь я не чувствую себя в безопасности: иезуиты даже из-за границы могут подослать убийцу, они не раз проделывали такое с голландскими политиками. Местные протестанты тоже имеют на меня зуб. Я не хочу провоцировать ненависть. Мечтаю прожить еще много лет просто, спокойно и счастливо.
– О вашей философии много говорят в образованных кругах Европы. Расскажите, в чем ее суть?
Декарт остановился, неспешно вглядевшись в тонкую, немного дрожащую линию горизонта, на которой облачное вечернее небо незаметно сливалось с белесой массой воды северного моря.
– Изучив подробно, вдумчиво и детально все главные научные и философские работы прошлого, я с горечью осознал, что ни одна из них не развеяла до конца моих сомнений.
– Каких именно сомнений?
– Видите горизонт?
– Да, разумеется.
– Но вы же прекрасно понимаете, что его на самом деле не существует?
– Очевидно, что так. Горизонт – это просто человеческое восприятие дальнего расстояния.
Ученый наклонился, набрал горсть песка и предложил мне к ней прикоснуться.
– Мокрый и холодный. Но если бы дело происходило зимой, в лютый мороз, ваши руки заледенели бы, и точно такой же теплоты песок показался бы вам сухим и почти горячим.
– Допускаю это.
– Размышляя в подобном русле, я перебрал пример за примером и пришел к тому, что абсолютно все вокруг нас не объективно, а продиктовано нашими крайне ограниченными органами чувств. Возможно, то, что вам видится прекрасным, мне покажется безобразным. То, что вы видите, как синий цвет, для меня будет красным. Как вообще доказать, что вы – не плод моего воображения, или я – вашего? Если сделать еще шаг в рассуждениях, то ни вы, ни я в этот самый момент не можем быть уверены даже в том, что наша встреча и разговор реальны. Возможно, кому-то из нас двоих просто снится такой сон, и через мгновенье один из нас откроет глаза, лежа в своей постели.
– Что же тогда вообще может быть реальным?
– В этом и заключается главный вопрос философии. Абсолютно каждый предмет, любое явление вокруг нас легко может оказаться миражом. И даже наши тела могут нам только представляться. Но есть важнейшее начало всего. Отрицая все, мы не можем дойти до утверждения, что мы не существуем. Если бы меня не было на свете, то кто во Вселенной мог бы мыслить сейчас моим умом? Разумеется, никто. Однако же я мыслю – это совершенно определенно.
– Это очевидно. Из пустоты логических рассуждений бы не возникло.
– Я мыслю. Значит, я существую.
– Бесспорно.
– Когда я осознал это, мир внутри меня перевернулся. Наше мышление, доказанный факт его наличия – вот основа всего, фундамент всей новой науки. Я сбросил оковы и устремился вперед.
– Что вы сделали дальше?
– Путешествуя по разным странам, я увлекся архитектурой. Я обратил внимание, что самыми изысканными и прекрасными зданиями оказываются те, которые возведены одним зодчим по одному общему замыслу. Наука же сегодня напоминает собранное из разнородных кусков лоскутное одеяло. Когда я это понял, то принял для себя
