Замерзшее мгновение - Камилла Седер
При мысли об этом он фыркнул. Они ни разу не встречались с женщиной, на которой сын женился пять лет назад. Даже не знали ее имени. Возможно, Свен упоминал его в одном из их немногочисленных телефонных разговоров. Или не упоминал. Бертиль Мулин не настолько глуп, чтобы не понимать: разочарование, которое он испытывает, является обоюдным. И если Свен и упоминал имя своей жены, то оно не осталось у Бертиля в памяти.
Он знал лишь, что сын полетел в одну из бедных стран мира с картинкой из каталога в чемодане, чтобы купить себе жену там, где люди очень бедны и за деньги можно приобрести все. Только это ему требовалось о ней знать. Ей нечего было предложить Свену, кроме отсутствия гордости, когда она, подобно скотине, позволила перевезти себя в другую часть земного шара вместе с двумя своими выродками, чтобы ее содержали и разглядывали в маленьком местечке Мёльнебу, где жил Свен. И к тому же испортить репутацию мужа. Не потому, что он много знал о репутации Свена. Абонент по-прежнему был недоступен. Он осторожно положил трубку, чтобы не разбудить Дагни. Риск был не слишком велик. Она повернулась лицом к спинке дивана, а тяжелое дыхание перешло в храп. Она проспит еще какое-то время. Значит, он может подождать четверть часа и попробовать снова! Это единственное, что можно сделать, убеждал он себя.
В глубине души он понимал, что если не дозвонится до Свена в самое ближайшее время, то в один прекрасный день пожалеет о своем бездействии. Что он не наплевал на ненадежное сердце и пелену, застилавшую глаза, не сел в машину и не поехал в Мёльнебу, чтобы поговорить с сыном с глазу на глаз. Рассказать о заметке в газете и происшествии в соседней усадьбе. Предупредить его.
Он подкрался к окну и через кружевные занавески бросил взгляд на старый «рено», посмотрел через поле, в сторону Эделлей. На втором этаже горел свет. Она вернулась домой, Лисе-Лотт.
51
1999 год
Впоследствии трудно было бы рассказать, как все произошло. Если бы кто-то спросил Сульвейг через полгода после того, как Себастиан стал спать на диване и Каролин переселилась в его комнату, то она бы ответила что-нибудь неопределенное — мол, в один прекрасный день та просто возникла на их пороге в своем пальто и в шляпе, а потом вошла и осталась. Переместилась в темную трехкомнатную квартиру с пыльными углами. Это сказала сама Каролин, в первый вечер в гардеробной, превратившейся в комнату памяти: «Я остаюсь. Я не предатель». Вероятно после того, как Сульвейг произносила что-то типа «не уходи, не оставляй нас здесь наедине с этой цепенящей скорбью». Сульвейг позволила чужой женщине зализывать свои незаживающие раны.
То что она осталась, было благословением. Сначала своего рода отсрочкой, периодом, в течение которого Сульвейг и Себастиану не требовалось выстраивать отношения в свете совершенного преступления.
Позже она поняла, что Каролин спасает Мю из того забытья, в котором больше всего страшилась стать виновной Сульвейг. Она безумно боялась забыть точные выражения лица Мю, ее черты. Заменить их своими собственными и в конце концов полностью запутаться.
Еще Каролин любила Мю единственной любовью, которой та и заслуживала: чистой, высокой, безупречной. Такой же стала и любовь Сульвейг к дочери после ее смерти, заставив ее поверить в собственное благородство. Раньше, в прошлой жизни, у нее случались безумные приступы ревности, когда любовь направлялась на кого-либо другого; то, что это могли быть ее дети, не имело никакого значения.
Ей удалось также проигнорировать свое отвращение к тем сексуальным отношениям, которые, очевидно, были у Каролин с ее дочерью. С годами она научилась скрывать от себя неприятную правду. В Каролин была жесткость; в ее взгляде Сульвейг видела концентрированное, холодное бешенство. Вершина айсберга. Она никогда не пошла бы против Каролин. «В беде нужно выбирать своих сторонников, — думала она, — отдавать предпочтение наиболее выигрышным отношениям». В данный момент Каролин помогала ей выживать, рассеивая скорбь. Каролин говорила о Мю и слушала, когда Сульвейг говорила о Мю.
Каролин замечала все те черты Мю, которые, как считала Сульвейг, могла заметить только мать: привычку прикладывать кончики пальцев к губам, когда смеялась; склонять голову набок, когда нервничала. Бесчисленное количество смешных поговорок, совсем не сочетавшихся с ее личностью, и легкое смущение, когда одна из них все же непроизвольно срывалась с ее губ.
Мю была центром их отношений, а комната памяти — тем исходным пунктом, в котором появлялись воспоминания и мысли о будущем. Даже после того, как кураторы, психологи и врачи перестали прислушиваться к скорби Сульвейг и говорили: «Прошло почти три года. Сейчас вам нужно идти дальше, отпустить с миром свою дочь и смотреть вперед». Сейчас их общая позиция стала настолько устойчивой, что все советы профессионалов были Сульвейг более безразличны, чем когда-либо.
Они с Каролин прятались от мира, жили сами по себе, и их убеждение продолжало расти. Из той вины, которую Сульвейг сначала возложила на Себастиана, выросла уверенность, что с Мю случилось нечто ужасное и последние минуты ее жизни были наполнены неразделенным страхом. И как бы велика ни была ответственность Себастиана за то, что она осталась один на один со своим убийцей, все же не Себастиан ударил ее головой об острый камень. Однако кто-то сделал это, и этот кто-то еще не понес наказание.
— Я узнаю, кто это сделал, — сказала Каролин, держа голову Сульвейг в своих руках. — Верь мне. Но мне нужна помощь Себастиана.
— Себастиана? — растерянно спросила Сульвейг.
В тот момент она готова была согласиться с чем угодно. Слабый электрический ток шел от рук Каролин, переливаясь в голову Сульвейг. И словно бы замороженная, голова начала медленно оттаивать. В темных зрачках Каролин она увидела Мю. Мю двигалась в зрачках Каролин.
— Он мне нужен, чтобы, так сказать, сориентироваться на местности.
В тот вечер, когда Каролин получила согласие Сульвейг на расследование того, что же на самом деле произошло той февральской ночью, они нашли Себастиана на полу в ванной. У него были перерезаны вены на обоих запястьях.
Его увезла «скорая», и хотя через несколько часов в больнице Буроса выяснилось, что порезы не слишком глубоки, его все же оставили там на несколько дней для медицинского обследования.
Естественно, при попытке суицида обязательной являлась также беседа с куратором.
— Себастиан? Пришла твоя девушка.
Медсестра,
