Страшная тайна - Алекс Марвуд
Мы почти не разговариваем, пока не возвращаемся в Арундел. Но это совсем другое молчание, чем по дороге туда. На время мы выплакались, и на нас снизошло странное чувство покоя. А может быть, это не только покой, но и усталость. Я заметила, что слезы – действительно сильный, безумный плач – могут дать вам своего рода кайф. Эндорфины, наверное. Или маленькая божественная шутка.
Но мы изменились. За четыре дня изменилась вся моя жизнь. Умерев, потеряв контроль над своей самой страшной тайной, мой отец обновил мою жизнь и подарил мне сестру. Подлинная история о судьбе Коко ничего не изменила в моем отношении к Руби. Все, что это дало мне, – решимость защитить ее.
Мы пробуем слушать музыку, но к западу от трассы M25 мое радио не ловит ничего, кроме Radio Two и телефонных интервью об инцесте. Когда выясняется, что три станции подряд играют Simply Red, я выключаю радио, и Руби не возражает. Она просто устраивается поудобнее, скрещивает руки и, кажется, мгновенно засыпает, прижавшись головой к окну, а ее брекеты сверкают в свете угасающего солнца. Руби, моя маленькая сестренка. Я обещаю, что буду присматривать за тобой. Заботиться и защищать тебя. Благодаря тебе я становлюсь лучшим человеком.
И усталым. Измотанным, измученным, лишенным отца ребенком. Моя жизнь уже никогда не станет прежней. И хотя я знаю, что буду горько сожалеть о том, как я его осуждала, о потерянном времени и упущенных возможностях, я благодарна за то, что, умерев, он наконец дал мне шанс полюбить его. Жизнь – это странный коллаж из серых оттенков. Неудивительно, что мне было так трудно ценить ее, когда все, что я искала, было черно-белым.
Как только дорожные знаки на Арундел переходят к однозначным числам, Руби просыпается, потягивается, смотрит на меня большими глазами и говорит:
– «Макдональдс».
Cплетает пальцы в молитвенном жесте и смотрит на меня как голодный щенок.
– Боже мой, – говорю я. – Ты экстрасенс или типа того?
– Мой последний бигмак до начала семестра, – отвечает она.
– Семестра?
– Да ладно. Ты же не думаешь, что я позволяю ей заставлять меня делать больше уроков, чем другие подростки?
Она ждет. Видит вывеску и прижимает костяшки пальцев к подбородку.
– Пожалуйста, – говорит она, – пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.
Господи. Я включаю поворотник и сворачиваю с дороги в сторону золотых арок. Клянусь, я больше никогда не подойду к этому месту. В их картошку фри, должно быть, кладут какие-то наркотики для детей.
Мы по очереди идем в туалет и переодеваемся в обычную одежду. Я отдаю Руби свой бумажник, и, когда я возвращаюсь в джинсах и майке, она уже сидит за столиком с молочным коктейлем, крышка стаканчика открыта.
– На этот раз у меня шоколадный, – говорит она. – Тебе стоит попробовать.
– Никогда, – отвечаю я, – ни за что на свете.
Руби пожимает плечами и ухмыляется.
– Вот увидишь. Однажды, когда ты меньше всего будешь этого ожидать…
– Я тебя умоляю… Теперь ты гипнотизер, да?
Она снова пожимает плечами и погружается в себя.
– Ты ждешь встречи с мамой?
Она кивает и ест.
– Наверняка она по тебе скучала.
– Конечно, скучала. – Она мотает головой. Удивительно, как пятнадцатилетняя девочка может превратиться из двадцатилетней в восьмилетнюю в течение нескольких часов. – Она же питается мной.
– Хочешь ходить в школу, Руби?
– О боже, хочу ли я? Да я уже превращаюсь в сказочного урода с холма.
– Ну, я бы не стала заходить так далеко.
– Да, но.
– Эти выходные должны помочь, – говорю я. – Ты была таким молодцом. Не думаю, что она стала бы отрицать, что ты со всем справишься, если бы видела тебя.
– Да, но она ведь не видела, не так ли?
Я морщу нос.
– Я ей расскажу.
Останусь на ночь в Даунсайде. Я так устала, что, думаю, опасно ехать за рулем в Лондон сегодня вечером.
Руби что-то ворчит и съедает еще один ломтик картошки.
– Камилла?
– Да?
– Ты вернешься? Чтобы увидеть меня?
– А ты этого хочешь?
Ее рука замирает.
– Если ты хочешь, то да.
– Хорошо, – говорю я. – Постараюсь иногда выкраивать время в своем плотном графике.
– Иди в задницу, – отвечает она. По-доброму.
И вот мы едем домой. В темноте в свете фар мерцает дождь. Миллс Бартон весь закрывается на ночь, свет льется сквозь стекла окон, таких идеальных, что хочется остановиться и бросить в них кирпич. Руби сидит впереди, напряженная от предвкушения, вглядываясь в лобовое стекло, как будто деревья пролетят быстрее, если она будет их считать.
– Как ты думаешь, она в порядке? – спрашивает она.
– Уверена, она будет рада тебя видеть, – отвечаю я.
Ну, в смысле, откуда мне знать? Я видела достаточно безумия за эти выходные, чтобы ничего не предсказывать. Но знаете – внезапно Клэр кажется самой уравновешенной из них. Я действительно с нетерпением жду встречи с ней. Кто бы мог подумать?
Я подъезжаю к воротам, и Руби выскакивает, чтобы открыть их. Дождь идет полным ходом, и она с головой закуталась в плащ. Она раскачивается на воротах, когда я проезжаю, а потом бежит обратно, смеясь.
– Добро пожаловать на побережье! – говорит она. – Здесь самые лучшие ветра.
Мы пробираемся через лес, выходим с другой стороны, и, когда наши фары освещают дом, дверь открывается, и свет льется на лужи на дороге. Рафидж несется вперед, наворачивает круги, танцует в свете фар; огромные белые зубы сверкают, язык высунут, чтобы уловить капли дождя. Руби распахивает дверь, и внезапно машина оказывается заполнена мокрой собакой, и Руби плачет, не переставая, осыпая его морду поцелуями, пока он заляпывает грязью мою обивку. А потом появляется Клэр, стоит на крыльце, смотрит на нас; она плотно закутана в большой кардиган, и она улыбается.
Эпилог
2004. Суббота. Симона
«Я – маленькое чудо. Он сказал это; он назвал меня маленьким чудом. Это не плод моего воображения. Он заметил меня».
По дороге через гавань она летит по воздуху. «Это лучшая ночь в моей жизни, – думает она. – Я запомню ее навсегда. Этот чудесный ужин, и то, что я нарядилась, и то,
