Страшная тайна - Алекс Марвуд
Она встает, делает себе чашку кофе и берет ее с собой в ванную. В доме удивительно тихо, только шум транспорта на Кингс-роуд напоминает ей о том, что в мире вообще есть другие люди. «Конечно, я не смогу этого сделать, – думает она. – Не скоро, пока они не станут достаточно взрослыми, чтобы я могла оставить их одних и закрыть дверь. Могу поспорить, что, если дело дойдет до войны, я буду вести хозяйство, заниматься детьми без помощи персонала. Ну и что? Другие так и живут. Не то чтобы я выросла в подобной роскоши. Я умею пылесосить, готовить еду, чинить машину. Еще год, пока они не пойдут в школу, и тогда я смогу найти работу. Зажить своей жизнью. Посмотрим, захочет ли кто-нибудь из тех, кого я знала раньше, по-прежнему общаться со мной. Боже мой, какой же я была дурой, сделав себя такой зависимой от него, позволив ему отрезать меня, по очереди, от людей, которых я знала раньше. Я думаю, он психопат, правда. Когда один за другим прежние люди исчезают из твоей жизни, потому что они ему не нравятся, или они его обидели, или потому что ты стала такой ненадежной из-за того, что выполняешь его внезапные прихоти, – это классическая тактика абьюзера. Возможно, он никогда не бил меня, но ведь насилие – это не только его физическое проявление».
Она жаждет поговорить с ними. Со своими малышками. Жалеет, что ушла ночью, не найдя времени собрать их, но она была в таком состоянии, что все, о чем она могла думать, – это как выбраться оттуда. Сбежать от этих людей и их тайных ухмылок. «Унижение может убить тебя так же, как и печаль, – думает она. – Но я не собираюсь больше терпеть. Сегодня день, когда я начну свою жизнь заново».
Она опускается под воду и задерживает дыхание.
В одиннадцать, завернув волосы в полотенце, а тело – в безразмерный шелковый халат, она спускается вниз, чтобы сварить еще кофе. За последние двадцать четыре часа она потеряла аппетит. Вчера в десять вечера она гоняла по миске пасту и в итоге выбросила ее в мусорное ведро. «Что само по себе уже больше похоже на меня, – думает она. – Последние несколько лет я заедала свои страдания, но кризис всегда вызывает у меня желание поститься. Неудивительно, что я никак не могла сбросить лишний вес, когда на шею капала, капала, капала золоченая безнадежность».
Она оглядывает свою кухню. Кухню Шона. Не та комната, какую она выбрала бы для себя. Он сделал все в белом цвете, за исключением рабочих поверхностей из черного гранита, которые еще сложнее поддерживать в чистоте, чем дверцы шкафов. Ни одной ручки, нигде. Нажать и сдвинуть, нажать и сдвинуть – мужская фантазия о жизни в космическом корабле. И сад, который она видит через панорамные окна: вымощенный по обе стороны, чтобы не пришлось пропалывать, ужасная бесформенная подделка под Генри Мура в центре гравийного островка, единственная растительность – пара пальм в гигантских оловянных кашпо. «Пальмы, черт возьми. Мы в центре Лондона. Нам нужен бассейн, песочница, для того чтобы кошки в ней гадили, и грядки, где девочки смогут научиться выращивать помидоры, а не чертова пальма».
Она звонит ему снова. Нет отвечает. «Мой муж – дерьмо, – думает она. – Наверное, перепоручил девочек Линде, чтобы присматривала за ними, пока он наслаждается своим последним деньком. Что ж, надеюсь, ей они понравятся. Это последний раз, когда она их видит».
Кофе хороший и крепкий; фильтр, как она любит, а не бесконечная возня и облака пара из слишком большой, слишком сложной эспрессо-машины, которая нависает над столом в ожидании, когда можно будет пережечь зерно. Один из ногтей обломился, когда она в спешке вынимала вещи из машины. Клэр смотрит на него, протягивает руку, чтобы оценить повреждение. Улыбается. «И больше никаких чертовых маникюров, – думает она. – Сейчас я найду ножницы и подстригу их».
Она идет в его кабинет – получая маленькое, но очень искреннее удовольствие от вторжения в его священное пространство – и достает блокнот из нижнего ящика его стола. «Нет более подходящего времени, чем сейчас, – думает она. – Я начну свой список сейчас, на солнышке в саду. Когда девочки вернутся, будет слишком шумно, чтобы сосредоточиться». Она наливает себе еще кофе и открывает дверь.
До обеда она в раздумьях. Планирует, мечтает, думает о том, что все хорошее впереди. «Я могу продать этот дом, – размышляет она. – Или он мог бы просто отказаться от него в мою пользу». Когда-то все это казалось таким сказочным: жить в Челси, каждый вечер ходить в рестораны, фланировать из магазина в магазин. Забавно, как меняются твои приоритеты, когда ты понимаешь, чего на самом деле стоят эти жалкие потребительские мечты. Маленький домик – это то, что нам нужно. В глубинке, где хорошие школы и ты знаешь своих соседей. На юге, недалеко от побережья. Но не рядом с Брайтоном.
Она так увлечена, что почти пропускает звонок в дверь, когда он раздается. Шон, конечно, установил низкий, плавный электронный звук, который не нарушает его покой, когда кто-то всегда вынужден идти открывать. Только когда звонок раздается снова, она понимает, что услышала его и в первый раз. Она встает и снова завязывает халат. «Это не может быть он, – думает она. – Он бы ни за что не успел поднять их и собрать, чтобы вернуться в Лондон к часу дня. Это не почтальон, не в праздничный день. Кто же это?»
Она не спешит подниматься по лестнице; наполовину надеется, что, кто бы это ни был, он заскучал и ушел. А потом она смотрит в глазок и видит двух полицейских, мужчину и женщину, в руках у них фуражки, на лицах серьезные выражения, и ее мир рушится навсегда.
Глава 47
Мы уезжаем сразу после похорон. Вчера вечером мы собрали вещи и положили их в машину, прежде чем отправиться на похороны, и даже не потрудились переодеться обратно в повседневную одежду; просто запрыгнули в машину и поехали в трауре. В каком-то лишенном своей души (в стиле Шона) и заполненном картинами Дэмиена Хёрста отеле на набережной в Ильфракомбе крепкие мужчины средних лет жуют выпечку, смеясь под звуки фоновой музыки, а Симона стоит в центре в своем черном атласном свободном платье и
