Книга потерянных вещей - Джон Коннолли

– А теперь?

– Это кажется слишком жестоким.

– Но он, будь это в его власти, поступил бы точно так же.

– Наверное, но от этого наказание не становится справедливым.

– Значит, ты бы проявил милосердие?

– Будь я истинным принцем, наверное, да.

– А ты простил бы его?

Над этим вопросом Дэвид задумался.

– Нет, он поступил дурно и заслужил наказание. Я бы заставил его пасти свиней и жить так, как пришлось жить настоящему принцу, а если он кому-то навредит впредь, то продлить наказание.

Роланд одобрительно кивнул.

– Это справедливое и милосердное наказание.

Из «Книги потерянных вещей», глава XIX

Про сказку «Гусятница»

Версия этой сказки, растиражированная братьями Гримм, представляет собой лишь одну из целого множества вариаций, обнаруженных в Европе и других местах. Некогда одна из самых известных их сказок, теперь она несколько утратила популярность – наверное, из-за своей простоты. Здесь нет ни гномов, ни людоедов, ни ведьм. Это история о предательстве и невозмутимости перед лицом страданий.

Традиционно главная ее фигура – которой, как явствует из названия, приходится пасти гусей, к чему ее принуждают обманом, – женского пола, но Роланд, рассказывая эту историю Дэвиду, меняет пол главного персонажа на мужской, чтобы сделать его более подходящим к ситуации своего слушателя. Примеры этого есть и в некоторых более ранних вариантах – например, в старинном английском сюжете «Розуол и Лилиан»[24].

Одна из интерпретаций этой сказки рассматривает ее как назидание родителям, неспособным подготовить ребенка к реалиям взрослой жизни. Всех земных благ, предоставленных старой королевой своей дочери, оказывается недостаточно, чтобы уберечь ее от всяческих бед. Многое из того, что с той случается, происходит из-за ее собственной беспечности и недостатка опыта, и история ясно показывает трудности и вызовы, с которыми может столкнуться ребенок на пути к взрослой жизни. Сказка также проясняет, насколько важно быть верным себе и какими опасностями грозит насильственное завладение чужим положением для достижения каких-то своих целей – хотя бы того же продвижения по службе.

Однако история, которую Роланд рассказывает Дэвиду, гораздо проще. С одной стороны, этот сюжет можно трактовать как сказку про кукушонка в чужом гнезде – историю насильственного захвата, о котором упоминалось выше. Наверняка именно таким вот подброшенным кукушонком, вытеснившим его из гнезда, Дэвид и видит своего сводного брата Джорджи, и Роланд распознает гнев мальчика на этого незваного гостя. Изменения, которые рыцарь вносит в свое повествование, становятся наиболее очевидными и существенными в конце сказки: там, где обе истории заканчиваются ужасным наказанием, Роланд предлагает Дэвиду найти альтернативу, спрашивая его, насколько справедливо возмездие, постигшее самозванца. (И все же стоит отметить, что в обеих версиях сказки злодей/злодейка сами выносят себе приговор, хотя и не ведая этого: указание на то, что намерения злого человека в конечном счете погубят его самого, а также что зло – это вопрос выбора.) То, что Дэвид предлагает более милосердную альтернативу, свидетельствует о том, что он уже в какой-то степени начинает смиряться с присутствием Джорджи и ощущать свой долг по отношению к существу, которое более уязвимо и гораздо слабей его самого.

Впрочем, в общем и целом на протяжении всей книги я не проявлял склонности каким-либо образом «охолощать» старые сказки, и они остаются «красными от зубов и когтей»[25]. Дети понимают природу наказания, и их успокаивает сознание того, что зло наказывается так, как и должно быть наказано. Равным образом убрать насилие и угрозы из старых историй – значит лишить их большей части их могущества, а также перечеркнуть содержащиеся в них послания, намекающие на порой тревожную и ужасающую природу мира, в котором детям приходится обитать.

Красавица и Чудовище

В это мгновение зеркало на стене справа от Александра замерцало, обретая прозрачность, и сквозь стекло он увидел женский силуэт. Одетая во все черное, женщина сидела на огромном троне в пустой комнате. Лицо ее скрывала вуаль, а руки были затянуты в бархатные перчатки.

– Могу я увидеть лицо моей спасительницы? – попросил Александр.

– Я этого не желаю, – ответила госпожа.

Из «Книги потерянных вещей», глава XX

О Красавице и Чудовище

Пересказ Роландом этой истории был сравнительно поздним дополнением к «Книге потерянных вещей», и она больше относится к его собственным поискам, чем к поискам Дэвида. В ней, я думаю, Роланд находит способ выразить словами тот страх, который он испытывает перед тем, что ждет его в Терновой крепости, но – и здесь следует помнить, что даже эта история является плодом воображения Дэвида и находится под влиянием его эмоций – угроза вновь исходит от женщины, хотя к этому моменту реакция Дэвида на свою ситуацию становится все более сложной. И хотя в этой сказке и присутствует зло, исходит оно не от женского персонажа. Ответственен за него персонаж мужского пола. Виновный в высокомерии и тщеславии, он наказан за свои грехи.

Источники

Сказка о Красавице и Чудовище уходит своими корнями в «Купидона и Психею» из «Золотого осла» Апулея[26] (II век н.э.). А известность эта история получила в XV веке, когда была напечатана на латыни и разошлась по всей Европе, а затем переведена на другие языки для исполнения перед публикой, причем каждая культура понемногу подпитывала эту сказку своими собственными отличительными чертами, так что на основе оригинального сюжета возникло целое семейство сказок[27]. Та версия, что считается канонической, была написана в 1757 году мадам Лепренс де Бомон для ее журнала Magasin des enfants’ (или «Журнала для юных мисс», как это название стали переводить в Англии), хотя есть и более ранние версии, написанные Базиле[28], Перро и Страпаролой[29]. В 1740 году мадам де Вильнёв[30] опубликовала роман «Les Contes marins, ou la jeune Américaine»[31], в котором содержалась версия «Красавицы и Чудовища», которую я и принял за основу.

Эта сказка, со ссылкой на ее истоки у Апулея, может быть воспринята как история об использовании женской сексуальности – или, может, мужской сексуальности, с учетом превращения чудовища в привлекательного мужчину, которое происходит в более моралистических версиях сказки, – хотя также может трактоваться и как признание реальности секса в любовных отношениях, буквально говоря, «зверя с двумя спинами», коим выражением принято эвфемистически обозначать интимный акт любви. Роберт Грейвс[32] рассматривал эту сказку как «философскую аллегорию продвижения рациональной души к интеллектуальной любви», в то время как в Средние века она наверняка