Мое лицо первое - Татьяна Русуберг
В это мгновение мальчику ужасно захотелось броситься вон из замка: пронестись по каменным коридорам, выскочить на пустырь, промчаться по мосту над речкой, потом через лес — и прыгнуть в заветное дупло. Вот только наверняка его поймают еще на выходе из дворца — там всегда дежурит охрана. И даже если он и доберется до дупла, что ждет его на той стороне? Родители наверняка отвернутся от него, когда узнают, от чего он сбежал, почему предал свой народ. Тысячи людей умрут просто потому, что глупый мальчишка испугался боли в заднице. Кому нужен будет такой сын?
День медленно повернулся. Штаны, что ему достались, удерживались на бедрах шнурком. Непослушными пальцами мальчик потянул завязки. Одежка, которая была ему велика, тут же упала до щиколоток.
Баретт толкнул его вперед, заставляя нагнуться. Принц уцепился за край буфета. Взгляд уперся в большой керамический кувшин, расписанный фигурками лошадей. Кони бежали по зеленому лугу, а над ними безмятежно плыли голубоватые облачка. День почувствовал, как с него стянули белье. Робар фыркнул за спиной. Свистнула, раскручиваясь в воздухе, кожаная змея.
Принц ошибался. Его слезы не высохли. Они только скопились на дне колодца, а теперь брызгали из глаз так, что на отполированной поверхности буфета оставались мокрые пятна. День кричал, визжал и умолял. Он приседал и вертелся, пытался подставить под ремень руки, калеча их еще больше. Он упал на пол и попытался заползти под стол. Он снова и снова просил прощения, выкрикивая что-то уже совершенно бессвязное.
Королева и Робар хохотали, побросав ложки, и наперебой комментировали его ужимки, но День едва слышал их. Гордость и воспитание остались где-то далеко в прошлом, вместе с золотым медальоном и пони. Он чувствовал себя безмозглым существом вроде червя, которое осознает только боль.
Наконец Баретту надоели ужимки жертвы. Король сказал что-то Немезис, и плетеные шнуры, удерживавшие тяжелые шторы на окнах, вдруг заскользили к мальчику, перевили его запястья и растянули его руки в стороны, вздергивая тело принца в воздух.
— Так-то лучше, — отдуваясь, пропыхтел Баретт, глядя на мальчика, распятого напротив окна. — Пойми, дурачок, тебе же так будет лучше. А то луплю по чем ни попадя.
— Гляди, мам! — восторженно завопил принц Робар. — А у заморыша на заднице буквы отпечатались!
— Правильно, — злорадно произнесла Немезис. — Это папочка прописал ему Божье лекарство. От этого вреда не будет, одна сплошная польза.
Так День узнал, что на черном ремне была вытиснена молитва.
Козерог
— Неужели вы действительно поверили, что я могла это сделать?
Я сидела напротив Магнуса Борга в комнате для переговоров в офисе «Турбины». Постепенно я вернулась к своим обязанностям в издательстве, работая в основном на дому. Но сегодня предпочла сбежать, опасаясь новых расспросов соседей по квартире. В стеклянном боксе, который я делила с другим корректором, мне было гораздо спокойнее.
По случаю позднего часа я осталась на этаже, который занимала «Турбина», почти одна, потому и предложила следователю поговорить здесь. Раньше он выкроить время для меня все равно не смог.
— Нет. Но я должен был спросить. — Борг поднес к губам принесенную мной чашку кофе и поморщился. Лично я приготовленный коллегами напиток употреблять опасалась: не понимаю, как он не разъедал им желудки. Хотя, возможно, именно язвой объяснялся склочный характер главреда. — Кто-то же слил информацию о Шторме в прессу и сделал это довольно умно — отправил письмо с анонимного сервиса электронной почты. Знаете, такого, где почтовый ящик сохраняется в течение часа, если его не удалят раньше, а создать его можно без привязки к своему реальному е-мейлу.
— Нет, не знаю, — качнула я головой. Я действительно понятия не имела, что такие сервисы существуют. — И что было в письме?
— Настоящая фамилия Шторма и копии газетных статей две тысячи восьмого года. Убийство тогда освещалось в прессе. — Борг внимательно наблюдал за моим лицом. Наверное, следил за реакцией. А какой она должна быть? Собранные когда-то вырезки я давно выкинула. — Многие статьи находятся в открытом доступе в интернете. Так что это нам мало что дает, — вздохнул следователь, машинально пригубил кофе и снова скривился. — Боже правый, вы решили меня отравить? — Он решительно отставил чашку в сторону.
— Эту бурду не я варила, — буркнула я хмуро. Не хватало еще оправдываться перед этим пижоном. Сегодня коп вырядился в идеально выглаженную белую рубашку, небрежно закатанные рукава которой обнажали мускулистые предплечья, покрытые умеренным загаром. — Может, вам чаю?
— Спасибо, не надо! — Следователь поднял вверх обе ладони. — Я еще жить хочу… Есть идеи, кому бы понадобилось предавать огласке прошлое Шторма?
Я задумалась. Вряд ли стоило сразу подкидывать Боргу очевидный ответ: еще подумает, что у меня с Эмилем личные счеты. Хотя, возможно, он уже так думает. Все зависит от того, как много известно следствию. Нет уж, пусть коп придет к верному выводу сам.
— Можно поинтересоваться, почему вы исключили меня из списка возможных источников информации? — Я попыталась замаскировать неуверенность преувеличенной вежливостью.
Борг посмотрел мне прямо в глаза:
— Человека, который послал это письмо, не интересуют деньги. Он не пытался торговаться за информацию — просто подал ее СМИ на серебряном подносе. Подал, прекрасно зная, что она может разрушить карьеру Шторма и настроить против него общественное мнение. Вы играете на стороне Дэвида, а не против него. Я мог бы допустить, что вы проговорились где-то случайно, но… Анонимный е-мейл — что угодно, только не случайность.
— Я не проговорилась. — За кого этот панцирь вообще меня принимает? Думает, я треплюсь о Дэвиде со всеми моими подружками? — Вы, Генри Кавендиш и мой психотерапевт — это все, с кем я говорила про Шторма. Кстати, вы уже сами ответили на свой вопрос. Поищите любителя эпистолярного жанра в прошлом Дэвида. Среди людей, которым он до сих пор не безразличен. Которые настолько его ненавидят, что все еще пытаются причинить ему боль.
— Вы намекаете на Винтермарков? — В кармане рубашки Борга зажужжал поставленный на беззвучку мобильник. Полицейский быстро взглянул на экран и сбросил вызов. — Но это значило бы неизбежно привлечь к себе внимание прессы. Наверняка журналисты уже достали звонками родственников Шторма. Пока они держатся, но, боюсь, в скором времени станет еще хуже.
— И что? — Я раздраженно пожала плечами. — Сюзанна раньше не стеснялась прилюдно выливать на сына ушаты грязи — вы ведь читали те статьи, верно? Если теперь ее что-то и остановит, то не мнимое раскаяние, а
