Во тьме безмолвной под холмом - Дэниел Чёрч
Она была бледнее обычного, ее лоб лоснился от пота.
– Как она? – прошептала Элли.
Милли пожала плечами.
– У нее жар. Даю парацетамол и дигидрокодеин от боли. Нужно проверить повязки, когда она закончит проповедовать. – Милли прикусила губу. – Не нравится мне эта рана.
– Заражение?
– Вполне возможно. Хрен знает, что у этих тварей под когтями и где они ими ковыряются. Не уверена, что антибиотики тут помогут.
Толпа заволновалась: Мэдлин начала раскачиваться в кресле.
– Из глубин да воспрянут, – бормотала она. Ее глаза закатились, видны были лишь белки. – В глубинах дремлют за веком век. Тьма кромешная – их ковчег. Разгар зимы, на излете год; быть может, солнце уж не взойдет? Последнее солнцестояние. Тьма древняя, тьма предвечная. Гиннунгагап. Тоху-ва-боху. Бездна. Пустота. Прорва. Хаос. Из глубин предвечной тьмы восстанет Тиамат, призывая Абзу вернуться к жизни. Ее дети: Эребус, Никс. Левиафан и Бегемот следуют за ними, и Джагганатхи у них в услужении. Предвечная ночь. Предвечная ночь. На что уповать? На что уповать? Свет мира. Свет мира…
Руки Мэдлин заполошно взметнулись, кресло покачнулось и опрокинулось. Послышались встревоженные возгласы, и люди бросились к ней.
– Блядство, – проговорила Милли.
Мэдлин отнесли в палатку. С ее лица градом катился пот, лоб пылал. Милли выгнала почти всех, кроме Элли и Кейт, после чего сняла с Мэдлин куртку и свитер.
Мэдлин по-прежнему закатывала глаза. Она была в сознании, но ни на что не реагировала и ничего, кроме боли, как будто не замечала. Что-то пропитало рубашку у нее на спине. От нее неприятно пахло, и запах усилился, когда Милли отлепила ткань. Повязки на спине промокли и обесцветились, из-под них сочилась густая желто-коричневая жижа.
– Черт, – сказала Милли. – Плохо дело.
Когда она сняла повязки, зловоние стало невыносимым. Кожа вокруг раны побагровела и покрылась тонкими прожилками, а сам порез вспух крокодильим гребнем, словно Мэдлин превращалась в рептилию. Элли покачала головой; называется, не было печали. Швы натянулись, склеились и покрылись гнойной коркой.
– Заражение? – спросила Элли.
– Блядь, Эль, сама-то как думаешь? Кейт, подашь рюкзак? И воды горячей.
– Что мы можем сделать? – спросила Элли. – Есть варианты?
Милли покачала головой.
– Антибиотики, обезболивающее, обильное питье и тепло. Ну и еще молитвы. Эта срань распространяется чертовски быстро.
Кейт принесла рюкзак; Милли порылась в нем и достала упаковку таблеток.
– Это самое сильное, что у нас есть. – Она уныло посмотрела на рану Мэдлин. – А я-то думала, что нам стоит беспокоиться только о новых микробах.
– А?
– Устойчивость к антибиотикам, – сказала Милли. – Мы наблюдаем все больше и больше штаммов бактерий, устойчивых к антибиотикам, а новые антибиотики не разрабатывали уже годами. Больше всего мы опасаемся, что один из штаммов вызовет эпидемию. Какими бы микробами ни заразили ее эти твари, я думаю, они очень древние. И судя по виду, столь же паршивые. – Она отложила упаковку.
Кейт вернулась с Ноэлем, который нес пышущий паром кувшин. Милли опрыскала руки дезинфицирующим гелем.
– Поехали.
Она промыла и очистила рану Мэдлин. Викарий стонала от ее прикосновений, потея сильнее прежнего; спутанные пряди волос облепили ей лоб и щеки. Даже промытая, рана выглядела немногим лучше – по-прежнему ужасно опухшая и красная. Милли наложила мазь, затем новую повязку.
– Усадите ее, – сказала она.
Ноэль приподнял Мэдлин за плечи, обернув ее одеялом. Она дрожала, глаза были полузакрыты, голова запрокинулась.
– Мэд? Открывай ротик, как сказал епископ актриске… – Милли криво усмехнулась. – Мэд?
Мэдлин заморгала и наконец посмотрела на нее.
– Вот умница. Ма-ла-дец! У нас есть обезболивающие и антибиотики, нужно их принять, ладно?
– Fiat lux,[17] – проговорила Мэдлин.
– А? Мэдлин, ты меня понимаешь?
– Ах, да. Милли?
– Она самая. Итак, сперва обезболивающее.
Милли держала в рюкзаке еще пару баночек газировки – то ли для себя, то ли для пациентов. Она открыла одну из них.
– Надеюсь, ты любишь вишневую колу.
– Ненавижу пиздец как, – пробормотала Мэдлин.
Элли не смогла сдержать смех.
– Ладно, подруга, считай, что это лекарство. Опять же, там сахар. А тебе нужны углеводы. Вот.
Заставив Мэдлин проглотить таблетки, Милли помогла ей улечься набок.
– Как себя чувствуешь?
Стуча зубами, Мэдлин проговорила:
– Х-хуево.
Милли подоткнула ей одеяло, потом нашла еще одно.
– Тут где-то лежат бутылки с кипятком, – сказала она Кейт. – Принеси мне парочку. – Посмотрев на Элли, она пожала плечами. – Делаем, что в наших силах.
– De profundis, – прошептала Мэдлин. Ее глаза снова закатились. – De profundis, Domine. Fiat lux. Fiat lux.
– О чем это она? – спросила Элли.
– Я бы сказала, что она говорит на языках[18], – ответила Милли, – но по-моему, это латынь.
– Похоже на то. – Ноэль наклонился, открыл рот, но не успел ничего сказать, как Мэдлин снова заговорила, на этот раз громче:
– Внизу, во тьме, в предвечной тьме. В глубинах Хаоса вижу их шевеление. Великаны. Тирсы. Они восстанут! Восстанут! Из Гиннунгагапа, с трупного берега Настрёнда, Ймир и его отродье, Вёрнир и Сурт, Восуд и Хирроккин, переходят Черную реку в поисках ненавистного света. Они восстанут! Восстанут! Из Дубноса, из Дома Донна, явятся Йсбаддаден и Кантриг Бвт, Бендит-и-Мамау с грозными кораниаидами у них в свите! Из Ганзира и Иркаллы придут Абзу, Тиамат, Эребос и Никс с сонмами акрабуамелу, чей взгляд – сама смерть! Тоху ва-боху. Тоху ва-боху. Внизу, в пасти Хаоса, Апеп, Тифон, Эвримедон, Айгайон предчувствуют окончательную смерть солнца! Из Бездны поднимаются Чернобог, Уиро, Лотан, Тлальтекухтли! В глубинном предвечном мраке обитают Унхцегила, Туннану, Фалак, Иллуянка! Из древней ночи приходят Вритра, Амацу-Микабоши, Батара Кала, Ниргали, Раван и маршируют легионы Кравьяда. Они поднимаются! Они поднимаются! Старые боги просыпаются, солнце умирает. Вода и твердь погибнут, и предвечная ночь наступит навсегда. De profundis, Domine! De profundis! Fiat lux! Fiat lux!
Ее глаза закрылись. Она заснула.
– Это что сейчас было? – спросила Элли.
– Черт побери, если б я знал, – сказал Ноэль. – Последние слова были на латыни, и где-то в середине я услышал валлийский, но остальное…
Некоторое время все молчали. Сказать было нечего.
Выйдя из палатки, Элли почувствовала запах жарящегося бекона. Несмотря на стойкий запах от раны Мэдлин, в животе заурчало; она не могла вспомнить, когда в последний раз толком поела. Она
