Страшная тайна - Алекс Марвуд
– Балласт понадобится? – спрашивает Роберт.
Шон размышляет. Им нужно будет забрать мешок с собой, отдать его Имоджен, чтобы она положила его вместе с матрасом и подушкой, когда отнесет их в мусорные контейнеры у большого магазина Asda в Борнмуте. Ничто из того, что соприкасалось со смертью, не может оставаться в Харбор-Вью. Если у полиции возникнут подозрения, собаки-ищейки могут учуять труп за тысячу шагов. Насколько ему известно, это обычный пакет, купленный у оптового торговца вместе с сотней других, но тут требуется максимальная осторожность.
– Возможно, – говорит он и тянется к мешку. – Может, пару этих тротуарных плиток? Они, наверное, подойдут. Посмотри, может, найдешь какие-нибудь побитые.
Двое мужчин берут по одной ручке и начинают опускать мешок за край. Чарли стонет от усилия, а Шон только успевает запрезирать его, как тут же принимает на себя весь вес мешка и заваливается назад. Его ноги разъезжаются, и он шлепается в воду, а мешок оказывается сверху, придавливая его.
Рука Коко выскальзывает из открытой горловины и падает на поверхность воды. Он смотрит на нее, затаив дыхание. На запястье – ее браслет. От вида этого браслета, от тонкости пальцев, от бледной ладони, обращенной к лазурному небу, слезы наполняют его горло и больно режут глаза.
– Ты в порядке? – спрашивает Роберт.
Он с трудом может говорить. «О моя дорогая. Моя малышка. Лучшая из всех моих детей, прости меня».
– Да, – отвечает он. – Иди и принеси лопаты и пару этих плиток. Со мной все будет в порядке.
Пока он один, он сидит и смотрит на ее руку. До сегодняшнего дня Шон никогда не видел мертвое тело без надлежащей подготовки. Он пропустил смерть обоих своих родителей – отца из-за внезапного, аккуратного сердечного приступа, когда он учился в университете в Шеффилде, матери – из-за того что он слишком поздно уехал в Девон, задержавшись на пару часов, чтобы подписать сделку по переоборудованию складов в Шордиче. К тому времени, когда он добрался до больницы, она уже лежала, чистая, красивая и спокойная, на кровати в боковой палате, в ожидании скорбящих родственников.
Под ногтями у нее грязь. «Как она туда попала? – задается он вопросом. Это одна из тех глупых мыслей, которые блуждают в голове, когда слишком тяжело переносить происходящее. – Разве мы не искупали их вчера вечером?»
Браслет выглядит ужасно неуместным здесь, во мраке: слишком яркий, слишком чистый. Он вспоминает, как надел его на малышку в тот день, когда близняшек крестили в нарядной церкви на Ладгейтском холме – Роберту удалось выбить такую привилегию через коллегу в одном из храмов. Шон берет маленькую руку в свою и держит ее. Она холодная, безответная; все еще вялая, потому что воздух теплый, а окоченение еще не наступило. Он поглаживает ладонь большим пальцем; прослеживает линию жизни. Линия не выглядит особенно короткой: она проходит по всей длине до внешней подушечки. Внезапно по его лицу текут слезы.
– О Коко, – бормочет он. – О моя Коко.
«Я не могу этого вынести, – думает он. – Ничего не останется от нее, ни места, где можно побывать, ни связанного с ней предмета. – Он трогает браслет, позволяет ему скользнуть по запястью. Браслет сидит на руке свободно, еще не затянут до конца. – Могу ли я взять его? – Он размышляет. – Это часть Коко. Если я буду держать его у себя, я смогу время от времени смотреть на него, напоминать себе, что она когда-то была здесь».
Это глупость, и Шон это понимает. Но его захлестывает непривычный поток чувств, и браслет, по крайней мере в этот момент, кажется ужасно важным, как будто в нем заключена часть души его дочери. Он смотрит на небо над головой. «Если они сейчас выглянут с края оврага, – думает он, – я этого не сделаю». Но Роберт и Чарли переговариваются на расстоянии, скрежещут камнями, и Шон тянет застежку до упора и снимает браслет с руки. Браслет маленький и удивительно тяжелый. «Чистое золото, – думает Шон. – Только лучшее от семьи Гавила». Он засовывает его в нагрудный карман рубашки-поло и застегивает пуговицу.
Глава 37
Не могу. Просто не могу.
Я ничего не знаю о своем отце. Не уверена даже в том, что, как мне казалось, я знала. А в понедельник я должна буду предстать перед церковью, полной людей, и дать им отчет о его жизни. Я знаю, чего от меня ждут. Я бывала на похоронах, где умершие были намного моложе Шона, намного менее успешными – люди, которые вообще ничего не делали в своей жизни, кроме наркотиков и выпивки, пока не осталось ничего, что могло бы держать их на земле, – но все равно выступавший изображал их жизнь богатой, их характер – цельным и прекрасным, а люди, оставленные ими, горевали, но радовались тому, что когда-то они были рядом.
А все, что есть у меня, – это чистый лист бумаги. Ну, если не считать слов «Папина надгробная речь», написанных вверху, и коллекции угловатых каракулей – это все, что я выжала из себя за два часа. Внизу, в доме, тихо, по коридорам изредка раздаются шаги, но в остальном – ничего. Сегодня ужина не будет. Джо оставил на столе рыбный пирог, чтобы люди могли угощаться сами, и все разошлись по своим комнатам, как будто страшась мысли о дальнейших разговорах.
Что я скажу? Роберт будет говорить о достижениях: построенные дома, заработанные деньги, общественное положение. Я должна говорить о личном. Счастливые семейные воспоминания, истории, которые заставят людей смеяться и плакать. А у меня в голове пусто. Я могу думать только об одном: «Почему там лежал этот браслет? Почему?»
Уже семь часов. Время идет все быстрее и быстрее, и похороны наступят раньше, чем я закончу, если не начать прямо сейчас. Я решаю попробовать составить список. Индия любит списки. Говорит, что списки – основа всего живого. Говорит, что без них ни один разумный человек не справится ни с одной сложной задачей. Может быть, она права. Я начинаю. «Что я знаю о своем отце», – пишу я под заголовком.
Через пять минут страница выглядит так:
Он любил хорошее вино.
У него было четыре жены.
Он переезжал каждые шесть месяцев.
Каждый год он проводил не менее двух недель в Кап-Ферра. Ни моя мать, ни Клэр никогда больше не были в Кап-Ферра.
Однажды он познакомился с Саддамом Хусейном.
