Замерзшее мгновение - Камилла Седер
Но на Ландсвэгсгатан, в дыму самокруток, Ханна и Сейя, естественно, ничего не знали о будущем. На Сейе полупрозрачное и, как ей тогда казалось, стильное платье-рубашка в духе шестидесятых из магазина секонд-хэнд; оно было настолько велико в почти не существующей груди, что вырез доходил чуть ли не до живота.
Они учились в одном классе, и хотя ни мамаше Ханны, ни родителям Сейи не нравилось, что Сейя ночует у Ханны по будням, видимо, чувство было не слишком сильным, поскольку никто этого не запрещал.
Ближе к полуночи они делали музыку потише и разговаривали шепотом, чтобы поддатая мамаша не стучала в дверь, требуя тишины. Комната Ханны была удачно расположена — они могли пробраться и в кухню, чтобы в молчании заварить еще один чайник травяного чая с медом, и сходить в туалет, поскольку из-за чая приходилось бегать туда ночью бесчисленное количество раз, не проходя при этом мимо спальни матери.
По утрам линолеум пестрел пятнами от чая и меда. Пустые коробки из-под дисков лежали вперемешку с книгами, которые они читали друг другу вслух: антологии молодых поэтов с громкими словами свободной любви в тот период жизни, когда любовь наиболее сильна.
Сейя уже не помнила, что их разлучило. Ах да, гимназия когда они выбрали разные уклоны. Ханна предпочла ремесленнический уклон. Естественно, уже через год она разочаровалась, но время ушло. Контакт был потерян. Закончились ночи на Ландсвэгсгатан. В юности более сильной и хрупкой бывает не только любовь. Это же относится и к дружбе.
Неужели речь шла всего о паре лет? Она считала, что Ханна знает ее лучше, чем кто-либо другой. Определенно лучше родителей и друзей детства, которым было отказано в дружбе со взрослой Сейей — той Сейей, которая спала с парнями и сделала аборт после девятого класса.
Дружба достигла кульминации именно в тот вечер: она упала в кровать Ханны, после того как ее выпустили из больницы Эстра, взяв обещание, что она сразу же отправится домой к родителям. Они словно никогда еще не были так близки. Выпившая красного вина мамаша подозрительно обхаживала ее и спрашивала снова и снова, не позвонить ли все же маме Сейи. В конце концов Ханна закричала, чтобы она не лезла не в свое дело.
И именно после той ночи дружба начала таять. Общение с другими друзьями участилось. Внезапно контакты с Ханной свелись к встречам только на вечеринках, организованных приятелями.
Теперь Ханна смущенно рассмеялась в телефонную трубку.
— Прошло лет шесть. Или больше. Чем занимаешься?
— А ты чем занимаешься? — задала встречный вопрос Сейя, услышав детский голосок на заднем плане. — Ты что стала мамой?
— Да…
В голосе Ханны прозвучала гордость.
— Его зовут Маркус. Ему четыре.
— О Боже. Я и понятия не имела, что у тебя ребенок.
— Но в этом нет ничего странного. Мы ведь не общались…
— Да, шесть лет. Или больше. Я… — Она помедлила. — Я слышала о твоей маме. Мне очень жаль.
На другом конце линии стало тихо, и на мгновение Сейя подумала, что поспешила. Ханна тяжело вздохнула.
— Ох да. Спасибо. Это случилось вскоре после того, как мы виделись в последний раз. Странно, что можно так чертовски сильно злиться на кого-то за нежелание больше жить, но для меня это было как предательство… Нет, не предательство. Черт, как удар кулаком в лицо. Вот тебе за уверенность, будто я навечно в твоем распоряжении только потому, что мне случилось быть твоей мамашей… ведь на самом деле она всегда чувствовала себя неважно… Она вскрыла вены в ванной — как мы писали в наших подростковых стихах. Так она и сделала.
— Я читала в газете, но не знала, каким образом…
— Нет, я знаю. Конечно, одна из деятелей культуры Гётеборга. Это чересчур дипломатично. В последние десять лет ее нельзя было назвать даже «кем-то бывшей», учитывая, что она никогда не являлась никем особенным. Просто злобной старой алкоголичкой с комплексом неполноценности, скрываемым за манией величия. Фу, я такая ужасная — слышишь, я по-прежнему злюсь. Но ты же помнишь, какая она была.
Сейя промолчала, не сумев найти правильных слов. Она всегда чувствовала себя неловко в обществе матери Ханны — но вовсе не столь неуютно, как случается в обществе родителей друзей. Она так и не смогла понять, в чем заключалась эта неловкость.
Ханна, кажется, поняла.
— Я хочу сказать, в то время она казалась мне напряжной, но какой подросток не считает такой свою мамашу? Я только потом поняла, что на самом деле у нее было не все в порядке с головой. Самовлюбленная эгоистка, которой проще лишить ребенка матери, чем растормошить себя и найти нормальную работу, стать как все обычные люди. Нет, ей требовалось быть неудачливой, непринятой и непонятой актрисой. Лучше умереть, чем работать кассиршей в универмаге «ИКА».
После горького смеха Ханны воцарилась тишина.
— Прости. Сейчас я чувствую себя такой же сумасшедшей, как она. Ты звонишь первый раз за столько лет, а я вываливаю на тебя… Ты просто застигла меня врасплох. Услышала твой голос, и разом нахлынули воспоминания. Тинейджерские пьянки и первая… все первое.
— Да, как раз в те годы все было в первый раз, — согласилась Сейя и устыдилась, что раньше не нашла Ханну из-за собственного упрямства. — Я тоже много раз собиралась тебе позвонить, знаешь… В последние наши встречи я не очень хорошо себя чувствовала…
Ханна помедлила.
— На самом деле все началось, когда я бросила гимназию. У меня был приступ анорексии, и, понимаешь… всего стало слишком много. Парни, и все это дерьмо…
Сейя осторожно кивнула, хотя Ханна не могла этого увидеть. Ей казалось, что она понимает, поскольку и сама пережила то время, когда жизнь вдруг ускорялась в том круге, на пороге которого они стояли, смешные подростки в кожаных куртках с заклепками и висячими замками на шее. После тех первых, неловких и стыдных сексуальных опытов она верила, что это и есть ключ к счастью и самоутверждению, хотя раз за разом они приводили лишь к унижению и печали.
Она вспомнила, как однажды они сидели у Ханны за туалетным столиком и критически рассматривали свои отражения в зеркале.
— Мы две грязные потаскушки, — сказала Ханна, и Сейя серьезно кивнула, а
