Черный часослов - Эва Гарсиа Саэнс де Уртури
– Но разве ты не рассказывала мне, что она погибла из-за ветки, упавшей ей на голову во время бури?
– Я сбежала тогда из школы, чтобы увидеть все своими глазами. Я видела ее разбитую голову, но рядом не было никаких веток – только грязь, кровь и осколки разбитого горшка. Однако я никому не рассказывала об этой детали – меня слишком ужасала мысль о том, что кто-то мог расправиться с сестрой Акилиной таким образом. А Диего, как оказалось, об этом знал – он пригрозил, что я тоже могу получить цветочным горшком по голове, если не соглашусь сделать аборт.
Гаэль молчит, словно лишившись дара речи.
– Он хотел, чтобы ты сделала аборт?
– Диего сказал, что это был уже не первый раз, когда он отправлял женщину к врачу в Лондон. Я отказалась, но он не давал мне уйти. В руках у него было ружье, и он преградил мне дорогу, когда я сказала, что хочу разорвать помолвку. Потом он ударил меня прикладом, и я толкнула его… позади оказалось чучело африканской антилопы. Ее рог воткнулся ему в спину и прошел насквозь. Он умер, Гаэль. Диего умер, и я до сих пор не могу в это поверить.
На лице Гаэля появляется неожиданная решимость.
– Тогда я сам пойду и сдамся полиции. Я смогу выжить в тюрьме, сумею себя защитить. Тебе нельзя туда попадать, тем более в твоем состоянии.
– Ты не можешь взять все на себя. Горничная видела меня, я говорила с ней, так что теперь она, конечно, уже рассказала все полиции и дону Касто. Меня, наверное, уже ищут по всей Витории. Мне нельзя возвращаться. Именно поэтому я приехала сейчас к тебе, Гаэль. Чтобы проститься.
– О чем ты говоришь? – не понимая, спрашивает Гаэль.
– Я больше не вернусь, это невозможно. Но когда родится наш сын, Микаэла передаст тебе его. Уверена, это будет мальчик. Я хочу назвать его Унаи, на баскском языке это означает «хороший пастух». Ты рассказывал, что твой отец в детстве был пастухом, прежде чем стал заниматься земледелием.
– Да, это так.
– Наш сын будет сильным, как ты и я, пастырем душ – и он будет заботиться о тебе, когда ты состаришься. И каждый раз, произнося его имя, ты будешь вспоминать меня – наш первый разговор и ту первую подсказку, которую я тебе дала.
– Una «i». Унаи, – Гаэль напряженно сглатывает слюну. – Но я не хочу, чтобы ты осталась для меня только воспоминанием, я не могу даже представить, что тебя не будет рядом со мной. Мы оба должны растить нашего сына. Давай убежим вместе.
Ты отрицательно качаешь головой.
– У тебя есть родители; даже не думай бросить их, исчезнуть, причинить им такую боль. Ты даже не представляешь, какой подарок преподнесла тебе судьба, – я отдала бы что угодно за то, чтобы иметь любящих меня родителей. Не разбивай им сердце, они этого не заслуживают.
Гаэль согласно кивает.
– Да, ты права, я не могу исчезнуть так внезапно, ничего не объяснив им. Но я не собираюсь – ни при каких обстоятельствах – отказываться о своего сына, от нашего с тобой сына.
– Послушай меня внимательно, – говоришь ты Гаэлю, взяв его за подбородок. – Мне нужно бежать, придумать себе новую личность, стать призраком. У меня есть контакт, через который можно сделать фальшивые документы, – я всегда мечтала избавиться от своего имени и фамилии, не быть больше «подкидышем», с этим вечным клеймом, вызывающим жалость. Я хочу придумать себе семью и прошлое – какое-нибудь самое обычное, заурядное. У меня будет новая жизнь, но она не для ребенка: что его ждет с матерью-преступницей, а если меня поймают – с матерью-заключенной? Забери малыша с собой, исчезни на время из Витории, поезжай в Мадрид, как молодой вдовец с ребенком, и строй свою жизнь заново.
– Я не буду этого делать; то, что ты предлагаешь, совершенно немыслимо, – отчаянно протестует Гаэль.
– Нет, ты это сделаешь. Ради Унаи, ради себя, ради меня. Так будет лучше для нашей семьи, даже если для каждого в отдельности это не так.
Гаэль вновь возражает:
– Я не собираюсь строить свою жизнь заново.
– Пообещай мне, что ты дашь нашему сыну мать, пообещай, что найдешь добрую женщину, которая будет заботиться о нем, как о своем ребенке, – настаиваешь ты.
– Я не стану этого делать. Все равно в моем сердце будешь только ты – как это было с моих шестнадцати лет. Как я смогу забыть тебя, когда перед моими глазами все время будет наш сын?
– Мы сделаем это ради него, мы сделаем это ради Унаи. Он должен иметь семью, должен иметь маму и папу.
– Ради него, ради Унаи… Но если будет девочка, клянусь, я назову ее Итака.
– Не делай этого, с таким именем невозможно будет скрыть правду. Ты подвергнешь ребенка опасности. Дон Касто никогда не простит того, что произошло сегодня. Он легко сложит два плюс два и все сразу поймет. Если будет девочка, выбери любое имя, но только не Итака.
«Но я все равно буду тебя искать, – дает себе слово Гаэль, но не произносит этого вслух, зная, что ты будешь против этого. – Со временем, когда нам ничего не будет больше угрожать. Сын будет расти рядом со мной, я умею ждать, и как только жизнь позволит мне это, я отправлюсь искать тебя и возьму Унаи с собой. Сейчас ты думаешь по-другому, но ты будешь для него лучшей матерью».
– Куда ты собираешься бежать? – спрашивает он тебя.
– Странствие в Итаку может растянуться на всю жизнь, – задумчиво произносишь ты.
В своем путешествии ты, возможно, никогда больше не увидишь этих горных хребтов, и, может быть, тебе придется скитаться до конца своих дней. Гаэль понимает твое молчание.
– Ты – гавань судьбы.
«Ты говорила мне об этом, когда я встретил тебя», – думает Гаэль. Эту ночь вы проводите в молчании, поглаживая твой живот, где ожидает появления на свет ваш Унаи. И это последняя ночь, когда вы все трое были вместе.
Через несколько дней в пыльном почтовом ящике у входа в дом родителей Гаэль обнаруживает адресованное ему письмо. Там нет ни штампа, ни отправителя, ни подписи. Во всем этом нет необходимости.
Гаэль запоминает содержимое этого письма наизусть и каждый вечер, ложась спать, повторяет его,
