Стивен Кинг - Возрождение
Я — другой.
— Чарли, вы должны прекратить это.
— Прекратить? Ты сошел с ума?
«Нет, — подумал я. — Это ты рехнулся. Я-то как раз пришел в себя».
Оставалось лишь надеяться, что не слишком поздно.
— На другой стороне нас кто-то ждет. Астрид называла это существо Матерью. Не думаю, что вы мечтаете с ней повстречаться. Я-то точно не хочу.
Я наклонился, чтобы снять металлический ободок со лба Мэри Фэй. Джейкобс обхватил меня обеими руками и стал оттаскивать назад. Я должен был легко вырваться из его костлявых рук, но не мог. По крайней мере, не сразу. Он вцепился в меня со всей силой своей одержимости.
Пока мы боролись в этой мрачной, наполненной тенями комнате, ветер неожиданно стих. Дождь ослаб. Сквозь окно снова можно было разглядеть шест. По сморщенной глыбе гранита, зовущейся Скайтопом, бежали ручейки воды.
«Слава Богу, — подумал я. — Буря уходит».
Я перестал сопротивляться как раз в тот момент, когда почти освободился — и тем самым упустил свой шанс остановить грядущую мерзость до того, как она началась. Буря не ушла — лишь набирала в грудь воздух перед главным ударом. Ветер снова обрушился на дом, на сей раз с ураганной мощью, и за секунду до удара молнии я почувствовал то же самое, что и в тот далекий день с Астрид: все волосы на моем теле встали дыбом, воздух в комнате загустел, как масло. Дженни в ужасе закричала.
Кривая огненная ветвь протянулась из облаков и ударила в железный шест на Скайтопе, окрасив его в голубой цвет. Раздался грохот, похожий на выстрел мелкокалиберного орудия, и мою голову наполнил бесконечный хор воплей. Я понял, что это — все те, кого Чарльз Джейкобс когда-либо исцелил, плюс все те, кого он сфотографировал своей Молниеносной камерой. Не только те, кто страдал от побочных эффектов — вообще все. Тысячи. Если бы эти крики продолжались хотя бы секунд десять, они свели бы меня с ума. Но как только покров холодного огня, окутавший шест, стал спадать, а сам шест окрасился в вишневый красный цвет, как свежевыплавленный металл, агонизирующие голоса утихли.
Громыхнул раскат грома, зарядил яростный ливень с градом.
— О Боже! — завопила Дженни. — О Боже, смотрите!
Ободок на голове Мэри Фэй пульсировал ярким зеленым светом. Я видел это не только глазами, но и рассудком — в конце концов, я был контактом. Я был проводником. Сияние стало ослабевать, и тут еще одна молния ударила в шест. Хор завизжал снова. На этот раз обод сменил цвет с зеленого на сверкающий белый — такой яркий, что на него было невозможно смотреть. Я закрыл глаза и прижал ладони к ушам. В темноте передо мной маячило бледно-голубое остаточное изображение обода.
Вопли смолкли. Я открыл глаза и увидел, как сияние, окружавшее ободок, тоже ушло. Джейкобс широко открытыми, завороженными глазами смотрел на труп Мэри Фэй. Из парализованной части его рта капала слюна.
Град щедро сыпанул напоследок и прекратился. Дождь тоже начал утихать. Я видел, как молнии бьют в деревья за Скайтопом, но теперь буря и в самом деле уходила на восток.
Дженни резко выскочила из комнаты, оставив дверь открытой. Я услышал, как она ударилась обо что-то, выбегая из гостиной. Хлопнула, стукнувшись о стену, входная дверь — та самая, которую я закрыл с таким трудом. Дженни ушла.
Джейкобсу до этого не было никакого дела. Он склонился над мертвой женщиной, что лежала с закрытыми глазами, чьи темные ресницы касались бледной кожи. Теперь ободок был просто куском железа. В темноте комнаты он даже не поблескивал. Если он и обжег ее лоб, отметина осталась под металлом. Впрочем, я бы учуял запах горелой плоти, будь оно так.
— Очнись, — сказал Джейкобс. Когда ответа не последовало, он заорал: — Очнись!
Он встряхнул ее руку — cначала мягко, затем жестче.
— Очнись! Очнись, мать твою, очнись!
Ее голова болталась из стороны в сторону, словно говоря «нет».
— ОЧНИСЬ, СУКА, ОЧНИСЬ!
Еще немного и он стащил бы ее с кровати на пол. Не желая допустить, чтобы это кощунство продолжалось, я схватил его за правое плечо и оттащил назад. Мы закружились в нелепом танце и врезались в бюро.
Он повернулся ко мне, лицо его было перекошено яростью и разочарованием.
— Пусти! Пусти! Я спас твою жалкую жизнь и требую…
А потом что-то случилось.
С кровати донеслось тихое мычание. Я ослабил хватку. Труп лежал в той же позе, только руки были раскинуты в стороны после трепки, которую задал ему Чарли.
«Это всего лишь ветер», — подумал я. Со временем мне наверняка удалось бы себя в этом убедить, но не успел я даже попробовать, как звук раздался снова: слабое мычание издавала женщина на кровати.
— Она возвращается, — сказал Чарли. Глаза у него выскочили из орбит, как у жабы, которую стиснул жестокий ребенок. — Она возрождается. Она жива.
— Нет, — возразил я.
Если Чарли и услышал, то не обратил внимания. Он видел только женщину, лежавшую на кровати, чье бледное лицо тонуло в тенях, скользивших по комнате. Он рванулся к ней, как Ахаб на палубе «Пекода», приволакивая больную ногу. Язык свисал из полупарализованного рта. Чарли задыхался.
— Мэри! — сказал он. — Мэри Фэй!
Мычание раздалось снова, низкое, глухое. Ее глаза оставались закрытыми, но, холодея от ужаса, я увидел, что они двигаются под веками, словно мертвая женщина видела сон.
— Ты слышишь меня? — В его голосе слышалось почти непристойное нетерпение. — Если слышишь, подай знак.
Мычание продолжалось. Джейкобс положил ладонь на ее левую грудь и повернулся ко мне. Как ни трудно в это поверить, он ухмылялся. В полумраке его лицо было похоже на череп.
— Сердце не бьется, — сказал он. — И все-таки она жива. Жива!
«Нет, — подумал я. — Она ждет. И ожидание подошло к концу».
Джейкобс снова повернулся к ней и приблизил свое наполовину парализованное лицо почти вплотную к ее — мертвому. Ромео со своей Джульеттой.
— Мэри! Мэри Фэй! Вернись к нам! Вернись и расскажи, где ты была!
Мне тяжело думать о том, что произошло после, а тем более — писать об этом, но я должен это сделать. Быть может, мои слова послужат предупреждением кому-нибудь, кто замышляет такой же дьявольский эксперимент, и отвратят его от этой мысли.
Она открыла глаза.
Мэри Фэй открыла глаза, но в них уже не было ничего человеческого. Молния сбила замок с двери, которую нельзя было открывать, и в нее проникла Мать.
Сначала глаза казались голубыми. Ярко-голубыми. В них не отражалось ничего. Они были совершенно пусты. Глаза смотрели в потолок сквозь алчущее ответа лицо Джейкобса, сквозь потолок, сквозь покрытое тучами небо над ним. Потом взгляд вернулся к нему. Глаза заметили Чарли, и некое понимание — некое осознание — забрезжило в них. Она снова издала это мычание, но я не видел, чтобы она хотя бы раз вдохнула. Зачем? Она была мертва… за исключением этих нечеловеческих пристальных глаз.
— Где ты была, Мэри Фэй? — Его голос дрожал. Слюна по-прежнему стекала из онемевшего уголка рта, оставляя на простыне мокрые пятна. — Где ты была, что ты видела? Что ждет нас за пределами смерти? Что там, на другой стороне? Отвечай!
Ее голова запульсировала, словно мертвый мозг стал слишком велик для своего вместилища. Глаза потемнели — сначала до лавандового цвета, потом до фиолетового, потом до индиго. Губы растянула улыбка; она стала шире и превратилась в ухмылку. Одна рука поползла по стеганому покрывалу, как паук, и ухватила Джейкобса за запястье. Он охнул, почувствовав ледяную хватку, и замахал свободной рукой в поисках равновесия. Я взялся за нее, и мы трое — двое живых и одна мертвая — оказались соединены. Ее голова пульсировала на подушке. Росла. Раздувалась. Мэри уже не была ни красавицей, ни даже человеческим существом.
Комната не исчезла; она осталась на месте, но я увидел, что это иллюзия. Все было иллюзией: коттедж, Скайтоп, курорт. Весь живой мир — иллюзия. То, что я считал реальностью, оказалось маскировкой, тонкой, как старый нейлоновый чулок.
Истинный мир лежал за ней.
Глыбы базальта вздымались к черному небу, испещренному воющими звездами. Наверно, эти глыбы были останками огромного разрушенного города. Он стоял среди бесплодных земель. Бесплодных, да, но не пустых. Через них тянулась широкая и, казалось, бесконечная череда голых людей, которые шли с опущенными головами, спотыкаясь. Этот кошмарный парад простирался до далекого горизонта. Людей подгоняли похожие на муравьев существа, большинство — черные, некоторые — темно-красные, как венозная кровь. Когда люди падали, «муравьи» набрасывались на них, кусали и били, пока те не поднимались на ноги. Я видел молодых мужчин и старух. Я видел подростков с младенцами на руках. Я видел детей, которые пытались помогать друг другу. И на всех лицах застыло одинаковое выражение абсолютного ужаса.
