Страшная тайна - Алекс Марвуд

Джимми отваливается назад. Снова закрывает глаза.

– Черт, – произносит он. – Черт, мне жаль.

Молчание.

Шон не понимает, что чувствует. «Я должен плакать, – думает он, – но вместо этого я оцепенел. Все кончено. Все кончено. Моя жизнь, ее жизнь, все наши жизни. Мы никогда не оправимся от этого, никто из нас. Все – мы потеряем все. Опекунство, работу, репутацию, свободу».

Раздается спокойный голос Марии, деловой, как будто она в офисе, планирует какую-то кампанию:

– Нам нужно забрать отсюда детей, пока они не проснулись.

Глава 33

– Я пока не хочу возвращаться, – говорит Руби.

Еще нет четырех, но на устье реки уже легли глубокие сумерки, и в Инстоу по ту сторону воды мерцают огни.

Я соглашаюсь.

– Я вроде как не хочу возвращаться вообще.

– Понимаю.

– Странный этот дом.

– Угу. Атмосфера там не очень, да?

Нос Руби покраснел от холода. После обеда мы отправились в супермаркет в Бидфорде и с тех пор вкушали прелести Эпплдора: ходили по крошечным улочкам, поднимались по Ирша-стрит к спасательной станции и обратно. Вопреки моим ожиданиям, Эпплдор оказался прекрасным. Лабиринт переулков и старинных зданий – рай для контрабандистов с сотней маленьких лодок, привязанных на илистых отмелях. Но почему-то живой. Не застывший в янтаре, как Падстоу. Если бы мы сообразили раньше, то могли бы взять лодку на остров Ланди, но как-то не очень правильно было планировать прогулочные круизы в доме, где все скорбят.

– Девять и шесть десятых процента населения страдают расстройством личности, – говорит она. – Так интересно наблюдать, как эти люди собираются в группы, да?

– Да.

Значит, не только мне это нравится.

– Думаешь, у отца было расстройство?

– Хм. Да, вероятно.

– Нарциссическое?

– И антисоциальное, – говорю я. – Он был немного психопатом, тебе не кажется?

– О, слава богу, – отвечает она. – Я раньше думала, что дело во мне. Забавно, всегда считаешь, что дело в тебе.

– Думаю, это один из способов определить, что у тебя самого нет расстройства личности, так? Но дома Шона всегда были немного странными. Как отели. Он не любил, чтобы в доме чувствовалось, что там кто-то живет. Но почему ты решила, что дело в тебе?

Она шмыгает носом.

– Я не знаю. Может быть, дело в мачехах и отчимах. Они же всегда какие-то не такие, да? Вот почему их так много в сказках.

Я вспоминаю Барни. Он никогда не был с нами «каким-то не таким». Потребовалось некоторое время, чтобы узнать его, но он никогда и не настаивал на немедленном сближении.

– Не знаю. Мой нынешний отчим нормальный.

– Мама говорит, что именно поэтому она так и не вышла замуж. Не хочет, чтобы на меня это навалилось с двух сторон.

Хм, думаю, твоя мама немного приукрашивает правду. Моей потребовалось доброе десятилетие, прежде чем она смогла открыться знакомствам, но, по крайней мере, она честно говорила, почему так происходит. Или Клэр поступила правильно? Не знаю. За это время я услышала о своем отце чертовски много такого, чего лучше бы не слышала. Интересно, это то, что подразумевают люди, говоря о постепенном настраивании детей против своих родителей? В конце концов, яд можно вводить капельно, как мышьяк. Не все же такие быстрые, как цианиды.

– Я не знаю, – говорю я. – Может, такой у отца был вкус на женщин?

Руби косится на меня.

– Какой мачехой была мама?

Этот ребенок – чертов монстр, когда дело доходит до вопросов.

– Честно?

– Да.

– Ну ладно. Довольно дерьмовой, что уж там. Она никогда не производила впечатления, что рада нашему присутствию.

– Понятно, – говорит она грустно.

– Ты сама спросила.

Так, может, дело было в Шоне? У себя дома в Даунсайде Клэр не производила впечатления той холодной особы, которую я знала раньше. Конечно, у нее есть ряд проблем с контролем. Огромных таких. Но никакой холодности. Никакой зажатости, которую я помню по ее браку с моим отцом. В этом вся фишка психопатов, не так ли? Они не всегда крадутся с ножами по темным переулкам. Большинство из них убивают тебя изнутри.

– Дело в том, – говорит Руби, – что я никогда не замечала, чтобы я сама особенно нравилась отцу. – И ее глаза за стеклами очков наполняются слезами.

– О, Руби.

Я сжимаю ее руку. Не могу сказать, что с нами он вел себя иначе, после того как ушел. У некоторых мужчин это хорошо получается. Прошлое – это прошлое, je ne regrette rien и все прочие мантры самопомощи. Но по крайней мере, мы с Индией были тогда чуть старше. У нас в памяти осталось несколько лет, когда он еще хотел с нами общаться.

– Я думаю, – говорит она тоненьким голоском, – он всегда винил меня за то, что я не Коко.

– Нет, – отвечаю я. – Нет, дорогая, конечно нет.

Произнося это, я задумываюсь, не пополняю ли снова семейную копилку лжи. Потому что я никогда не обсуждала с отцом Коко, ни разу. Ни то, что он чувствовал, ни то, что он думал; ни даже его теории произошедшего. Это была запретная тема. Когда он не выступал при полном параде в кампаниях Марии, он, казалось, вообще предпочитал избегать разговоров на эту тему. Погрузился в строительство кондоминиума для британских экспатов в Эмиратах и не появлялся, пока Клэр и Руби не уехали. А потом Линда упала с собственноручно выбранной лестницы, и Линду оплакивали, а потом была Симона, а теперь уже слишком поздно. Не знаю. Угрызения совести? Разве он не должен был мучиться совестью в любом случае? Даже если бы все произошло так, как он утверждал?

– Он никогда не хотел оставаться со мной в комнате наедине, – продолжает Руби. – Никогда. Как будто его женам было приказано не оставлять нас наедине. Они даже ездили с ним встречать меня с вокзала. И я знаю, что он виделся со мной только потому, что мама заставляла. Как только она перестала париться на эту тему, он тоже перестал.

– И когда это произошло?

Она думает.

– Примерно тогда, когда родилась Эмма, я думаю. До сегодняшнего дня я видела ее только один раз. Я принесла плюшевого мишку в церковь Святой Марии в Паддингтоне, когда она родилась.

– Классика.

– Наверное.

Мы дошли до скамейки, с которой открывается вид на Торридж.

– Я бы не отказалась от сигареты, – говорю я и сажусь.

– Я тоже. – Она садится рядом со мной.

– Ну, точно не сегодня.

– Попробовать-то стоило, а? – Она слегка ухмыляется.

– Всегда стоит пробовать. И когда тебе будет восемнадцать, возможно, тебе повезет.

Боже. Я что, только что сказала, что буду по-прежнему