Все оттенки боли - Анна Викторовна Томенчук
– Зайдешь? – наконец дрогнувшим голосом спросила она, как будто в подобной ситуации Грин мог бы уйти. Он улыбнулся. И протянул ей руку, в которую Рихтер тут же вложила ключи.
V
– Тео. Посмотри на меня.
Она медленно подняла голову, балансируя на краю, как будто от этого взгляда зависела целая жизнь. После пережитого, придавленная осознанием, что на самом деле смерть всегда была где-то рядом и все произошедшее в ее жизни оказалось не случайным набором неприятностей, а реализацией самого настоящего плана, в который Теодора попала по праву рождения, но никак не из-за собственных действий или ошибок, она боялась. Боялась до дрожи в ледяных пальцах, до бешеного сердцебиения, в котором не было ничего волнующего. Боялась до потери сознания.
Длинные прохладные пальцы коснулись ее подбородка, заставляя все-таки поднять голову. И в этом простом жесте было столько властности, столько силы, что никому из знакомых подобное и не снилось. Этот мужчина был соткан из силы. Как он держится? Его бьет и бьет, уничтожает, с каждым годом отворяется все больше ядовитых комнат в истерзанной душе. Его все бьет и бьет, а он стоит рядом с ней, собранный, цельный, израненный и такой неспокойный, и ловит ее взгляд. Да какой там взгляд. Он ловит ее душу. В капкан.
Единственный способ выбраться – эту душу разделить. Разорвать на куски, оставив в плену часть, и уйти, так никогда и не попробовав. Она так слепо любила его, так слепо стремилась к нему, осознавая это или нет, с самой первой встречи плененная его силой и бездной, в которой можно было раствориться, покоренная его профессионализмом военного, который что-то забыл в полиции, но всегда действовал как оперативник высокого класса. Да что она понимает в оперативниках высокого класса?
Пальцы Акселя жгли ее нежную кожу, но когда их взгляды наконец встретились, Теодоре стало по-настоящему плевать. Потемневшие почти до черноты глаза Грина с расширенными то ли от эмоций, то ли от недостатка света зрачками впились в ее душу. Она невольно распрямила плечи, балансируя на одной точке, в которой он прикасался к ее коже.
Как еще не прикасался ни разу.
Как еще никто вообще не прикасался. Ее мужчины не позволяли себе взять Теодору за подбородок. Ее мужчины стремились обладать ее телом, разумом. Но не душой и уж точно не сердцем.
Акселю пришлось податься вперед, наклониться, чтобы не разрывать зрительный контакт и не заставлять ее задирать голову. Теодора почувствовала на своей коже его теплое дыхание, пропитанное терпкостью хвои и чем-то еще, манящим, тягучим, от чего по телу растеклась медовая волна, а ноги подкосились, но пришлось выстоять. От Грина пахло пламенем, жженой резиной, лесом и свободой. Но больше всего другого от него пахло им самим. И этот аромат сбивал с ног.
Большим пальцем он нежно погладил ее, наклонился еще ближе. Будто спрашивая разрешения, предупреждая.
Предупреждая о чем? Что дороги назад не будет? Для нее отступления и не существовало.
– Я говорил, что рядом со мной опасно?
Тео с трудом кивнула, борясь с внезапно подступавшими слезами. Война была проиграна еще до того, как она вступила в первое сражение. По щеке скатилась одинокая слезинка. Очищающая. Взгляд Грина изменился. Он слегка поджал губы, свободной рукой убрал влажный след, запуская электрические волны по телу. Теодора не понимала, не осознавала и не могла принять этих изменений.
Она стремилась к ним. Хотела их больше всего не свете. Но теперь, когда Аксель оказался рядом, стушевалась. Сомнения. Чертовы сомнения. Она всегда двигалась вперед, просчитывая шаги, но запрещала себе сомневаться. А теперь сходила с ума. Хрупкое равновесие между ними было под угрозой.
Да или нет. Вперед или назад. С ним или…
Когда он прикоснулся губами к ее губам, мысли выбило из головы, а сознание затянул сладкий туман. Она не смогла, не рискнула поднять руки, чтобы сделать то, о чем мечтала все эти годы – запустить пальцы в его шевелюру, перебирать пряди, притянуть к себе и позволить обоим провалиться в омут возбуждения.
Он нежно исследовал ее, целуя почти целомудренно, пробуя, будто разбираясь в собственных чувствах, а потом скользнул свободной рукой вдоль шеи, основания черепа и наконец положил пальцы на затылок. Поцелуй стал глубже. Голова кружилась, и ноги подкосились – ее тут же поддержали, убрав пальцы с подбородка. Тео глухо застонала, когда Грин притянул ее к себе уже далеким от целомудрия жестом.
Он оторвался от ее губ, не позволив себе вырваться из-под контроля. И теперь в его глазах разверзлась настоящая черная дыра, а Тео почувствовала себя выброшенной на берег рыбой. Ей не хватало воздуха, стало очень одиноко. Хотелось, чтобы он продолжил, хотелось ответить. А вдруг это единственный поцелуй, а она так и не успела…
– Теперь я думаю, что самое безопасное на планете место для тебя – рядом со мной. Ты этого хочешь?
VI
Теодора готовила чай, а Грин курил. Он стоял у окна, выдыхая дым в приоткрытую форточку, даже не пытаясь осознать то, что только что сделал. Лишь внутри разливалось тепло, перемешанное с чудовищной усталостью. Ноги подкашивались, но он упрямо стоял. Возможно, будь он сейчас в другом состоянии, этот вечер закончился бы иначе.
Но он не хотел так. Не хотел отпускать страсть на волю, инстинктивно чувствуя, что Теодора ждет не этого, как бы ее тело ни умоляло о большем, впрочем, как и его.
От поцелуя сорвало крышу. И это еще мягко сказано. За всю свою жизнь он не испытывал подобного. Это не безумная страсть, которая пробудила его, выковав из него мужчину, еще в армии, во время романа с Анной Перо. Это не то неистовство, с которым он жил рядом с Энн. Это что-то другое. Более глубокое. Более… личное, что ли. И Аксель не понимал, как можно испытывать к одному человеку сразу так много.
Он безмерно уважал эту женщину. Он боялся ее социального положения, боялся ее власти над людьми – и даже над ним. Боялся, что и она окажется не той, кем он ее знал. А еще он до дрожи в пальцах ее хотел. Не просто трахнуть на столе или в постели, не просто сделать своей хотя бы на время. Он хотел ее всю. И бегал как идиот от этого желания, маскируя его долгом и привычкой быть одному. Добегался. Понадобились две аварии, чтобы он наконец
