Страшная тайна - Алекс Марвуд
– Чертовски верно, – соглашается она, и впервые я слышу в ее голосе новозеландский акцент. Моя сестра становится туземкой и никогда не вернется домой.
– Я люблю тебя, Инди.
Она звучит удивленно:
– Да. Я тоже тебя люблю, Коротышка.
Я нахожу Руби в саду, она медленно бродит вокруг пустого бассейна. Она сегодня в горошек: черная в белый горошек юбка и белый в черный горошек джемпер, серо-черные полосатые колготки и бандана с бананами. Сверху на ней непромокаемая куртка Barbour, на ногах пара резиновых сапог, заимствованных из подсобки. Эмма с ней, ковыляет взад-вперед по лужайке сада, обнесенного стеной. До сих пор стоит туман. Трава хрустит от инея под моими ногами, и я оставляю за собой четкие темные следы. Кажется, еще даже не рассвело.
– Привет, – говорю я.
– Привет, – хмуро отвечает она.
– Ты спала?
Она пожимает плечами.
– Эти люди. Мне так жаль его.
– Что ты имеешь в виду?
– Ну, просто… оглядываться на свою жизнь и думать, что это были твои друзья…
– Это не друзья, – уверенно говорю я. – Это собутыльники.
И думаю: боже, а кто же тогда твои друзья, Камилла? Когда ты в последний раз проводила время с кем-то из них без стакана в каждой руке? Где же те люди на твоем пороге с запеканками или, может, с бутылкой утешительного виски? Где открытки и письма? Телефонные звонки? Мне хочется думать, что я переросла свое детство, но мне явно стоит разобраться в себе.
– Нам нужно порыться в той коробке, – говорю я.
Она кривится.
– Наверное, да.
Эмма нашла земляного червя в новенькой клумбе с розами. Она присела на корточки, чтобы посмотреть, как он пытается вернуться в мерзлую землю, и болтает сама с собой.
– Сколько ей сейчас лет? – спрашиваю я. Мне немного стыдно, что я не в курсе.
– Точно не знаю. Кажется, только что исполнилось два.
Я впервые смотрю на Эмму внимательно. Безуспешно пытаюсь пробудить семейные чувства. Она последняя победа Шона, часть моей семьи на всю оставшуюся жизнь, нравится мне это или нет.
– Бедняжка, – говорю я.
– Как ты думаешь, она похожа на кого-нибудь? – спрашивает Руби.
Я изучаю ее. Орехово-коричневые волосы – его первая брюнетка – и маленькие толстенькие ножки в шерстяных колготках. Похоже, что она будет кудрявой, никаких признаков прямых, как у Симоны, волос, ее вечного проклятия. Конечно, в нулевые мы завидовали Симоне, послушно обжигая щеки утюжками для выпрямления волос, потому что так велела мода, но сейчас мне нравится моя упрямая афрокельтская прическа. Я никогда не стану выглядеть изысканно, но и не буду выглядеть старше своих лет.
– У нее его волосы.
– Правда? Я не помню. К тому времени, когда я стала достаточно взрослой, чтобы обращать внимание, от них мало что осталось.
– Ну, надеюсь, свои она сохранит. Но в остальном нет, ничего определенного. Учти, она еще ребенок по сути. О носе, например, рано судить. У вас двоих в ее возрасте были маленькие грибочки.
Она смотрит на меня так, будто видит впервые.
– Боже. У нас одинаковый нос.
– Да что ты говоришь! – Я одариваю ее неуверенной ухмылкой.
Она ухмыляется в ответ.
– Разве это не смешно? Я всегда думала, что он мой.
– Нет, это папин.
Эмма тычет в червяка толстым пальчиком. Червяк переворачивается, выгибается, как змея, и заставляет ее отшатнуться от удивления. Она теряет равновесие и плюхается на землю.
– Блин, – говорит она тонким чистым голоском.
Мы разражаемся смехом.
– Точно в отца.
Мы возвращаемся в дом через черный ход в надежде найти кого-нибудь, кто заберет малышку. Мария говорит, что в доме есть уборщица и няня из деревни, которая приходит каждое утро, и мы надеемся, что это касается и воскресенья. Симоне не нравилось, что в доме живет персонал. Похоже, никому из жен это не нравилось.
По дороге мы сталкиваемся с небольшой группой людей во дворе. Симона, Роберт, Джо стоят перед мусорными баками. Их здесь великое множество – лучшая иллюстрация трат муниципалитета. Черный – для пищевых отходов, зеленый – для стекла, синий – для бумаги и коричневый, на котором просто написано «вторсырье». Симона открыла крышку коричневого и вываливает туда стопку рубашек. Джо молча топчется за ней, его лицо почти скрыто кучей костюмов, которые он держит в руках. Роберт умоляет ее:
– Дорогая, пожалуйста. Притормози. Тебе не надо делать это прямо сейчас. Не нужно так торопиться.
Симона швыряет рубашки в контейнер одну за другой, со смаком, который кажется странным для новоиспеченной вдовы. Она ничего не отвечает, только бросает и швыряет, швыряет и бросает. У ее ног стоит картонная коробка, наполненная галстуками и ботинками. У Шона был свой башмачник в Lobb[12]. Каждая пара этих туфель была сделана так, чтобы прослужить всю жизнь, хотя он заказывал новые по крайней мере раз в год. Симона кривит губы, как будто у нее под носом витает неприятный запах. Она поворачивается к своему сводному брату и начинает швырять в бак костюмы.
– Серьезно, – говорит Роберт, – там вещей на тысячи фунтов. Эти рубашки – Turnbull & Asser[13], большинство из них.
– Прекрасно, – отзывается она. – Бедняки тоже имеют право носить качественную одежду.
– Да, но, дорогая, – говорит Роберт, – это его одежда! Это тоже воспоминания. Ты не обязана хранить все, но это все равно воспоминания. И они могут кому-то еще понадобиться.
– Это не мои воспоминания, – говорит Симона. – Вот почему они идут в переработку, а не в мусор. И кому они вообще нужны? Тебе?
Она поворачивается на каблуках и выплевывает последнее слово в Джо. Он краснеет. Я бы предположила, что ему бы очень понравилась коллекция вещей от лучших портных Бонд-стрит. Через пару лет он начнет работать. Но он только качает головой и смотрит в пол. Симона хватает еще один костюм и запихивает его, вешалку и все остальное поверх всех прочих. Надеюсь, он вернется ночью с мусорным пакетом и заберет столько, сколько сможет.
– Дорогая, пожалуйста! – снова говорит Роберт. – Ты как будто выбрасываешь своего мужа!
Она поворачивается к нему, и эта широкая механическая улыбка со вчерашнего ужина возвращается.
– Не глупи, папочка. Это одежда, которая была до меня! Все, что было при мне, находится в безопасности наверху. Но этим вещам здесь не место. Они не наши. Они не принадлежат этому дому.
– Так ты…
– Да, – говорит она. – Он не мог этого сделать, а я могу. Зря он держался за все те вещи, которые были у него до того, как он стал счастливым. Они висели вокруг, напоминая ему о прошлом. Надо было все выбросить за него, сейчас я
