Страшная тайна - Алекс Марвуд
Они берут палочки и продолжают есть.
На этот раз закуска – вовсе не еда. Это крошечный стаканчик крепкой eau de vie с юго-запада Франции, где, по словам Шона, готовят лучшее фуа-гра. Содержание алкоголя в напитке такое яростное, что у нее перехватывает дыхание, она кашляет, а взрослые смеются над ее конфузом. Ей все равно. Официанты даже не моргнули, когда подавали ей напитки. Впервые в жизни она находится среди взрослых, и никто не задает вопросов.
Через пару минут алкоголь ударяет ей в голову, как скоростной поезд. Она раскачивается на своем месте, хватается за край стола, боясь, что вот-вот упадет. Остальные ведут себя так, словно никто не отреагировал на выпивку так же, как она, но вместе с тем невидимая рука внезапно увеличила громкость разговора.
Первая волна проходит, оставляя Симону оживленной и улыбающейся. Джимми и Линда закуривают сигареты – «Мальборо» с ментолом, – и Линда предлагает ей одну. Она берет.
– Нет. – Роберт повышает голос из-за дальнего конца стола. – Ни в коем случае, Симона. Нет.
– Ой, да ладно, – говорит Чарли. – Это вечеринка, а не конференция лейбористов!
– Ей пятнадцать, – гремит Роберт, и все сразу оборачиваются, чтобы посмотреть, не услышал ли кто-нибудь из ресторана. Но на террасе они одни. В помещении кто-то жарит фуа-гра, а кто-то еще наливает девять бокалов Monbazillac.
– Типичный адвокат. – Джимми Оризио усмехается. – Всегда придерживается буквы закона, будучи на публике.
Линда протягивает руку через Шона и чиркает зажигалкой. Симона, в восторге от возмущения, которое вызвала у отца, затягивается сигаретой, подавляет желание закашляться, затем держит ее в воздухе между указательным и средним пальцами, как Бетт Дэвис в кино. Она выпускает струйку дыма в теплый приморский воздух. Не сказать, что ей очень нравится это занятие – у нее снова кружится голова, – но сегодня явно Вечер Посвящения. «Завтра все будет по-другому, – думает она. – Все изменится». Она снова подносит фильтр к губам. Кажется, что он стал влажным и прохладным на ощупь.
– Не могу сказать, что мне самому очень нравится вид курящей девочки, – говорит Шон, и тут же даже это минимальное удовольствие пропадает.
Она делает еще одну затяжку, просто чтобы показать, что у нее есть собственное мнение, а затем гасит сигарету. Садится обратно в кресло, чувствуя себя слегка раздавленной, но затем ощущает прилив сил от всех взрослых удовольствий, которые она испытала сегодня вечером.
– Это самый счастливый момент в моей жизни, – заявляет она.
Еще один взрыв смеха.
– Впереди еще много всего, не волнуйся, – говорит Шон. – Завидую твоей молодости.
Приносят фуа-гра. Чарли наклоняется и забирает порцию Клэр. Одна за другой женщины снимают свои порции с ломтиков поджаренной бриоши, на которых они лежат, и отодвигают хлеб в сторону.
– Полагаю, – говорит Имоджен, – мы должны бросить жребий, кто пойдет следующим, пока не вернулась наша Мать Года.
Чарли стонет.
– А это обязательно?
– Не волнуйся, Чарли, – говорит Мария. – Не думаю, что кто-то попросит пойти тебя.
– Ну правда. Это так отвлекает.
– Согласен, – говорит Шон. – Зачем мы вообще их родили?
– Ты же знаешь, что она просто пойдет сама, если мы откажемся, – произносит Имоджен.
Чарли хмыкает.
– Ну и что? Слушай, если люди хотят навязать свои ценности всем остальным, они должны понимать, что от последствий это их не избавит. Если хочет квохтать над спящими детьми – пусть.
Симона видит свой шанс.
– Я пойду! – щебечет она.
– Ни в коем случае, – говорит Шон, и она чувствует, как внутри разливается тепло от его заботы. – Прошлой ночью ты и так сделала намного больше, чем нужно.
– Да я не против. Иначе Клэр пропустит этот прекрасный ужин.
Она посмотрела в меню, что будет дальше, и увидела, что это шатобриан с трюфелями. После следующей закуски будет самое подходящее время улизнуть и заработать себе очки. Чтобы сделать то, что нужно, много времени не понадобится, а следующее блюдо – всего лишь сорбет из мангустина. Она не очень любит трюфели и понятия не имеет, что такое мангустин. И не будет сильно переживать, если никогда не узнает об этом.
– Ну, – говорит Шон, – смею предположить, что Клэр не будет сильно страдать, если пропустит ужин.
Линда хихикает. Со своего места Симоне видно, как она гладит бедро Шона. Симона пристально смотрит на Линду – ее поведение совершенно неуместно, это очевидно даже Симоне. Шон, кажется, ничего не замечает. Он просто тянется за бокалом и пьет свое вино, как император.
– Серьезно, – говорит она. – Я не против. Мне будет очень приятно. Это мой способ поблагодарить вас за такое удивительное гостеприимство.
Роберт сияет, а Мария излучает свое обычное теплое одобрение. «Вы видите в моем воспитании вашу заслугу, – думает Симона. – Хорошо. Мне нравится, когда меня одобряют».
– Ну, если ты настаиваешь, – говорит Имоджен.
По Линде непохоже, чтобы она помнила, что трое из спящих детей – ее собственные, или, во всяком случае, чтобы она беспокоилась за них. Возможно, большую часть времени она и в самом деле про них не помнит. Дети подолгу живут в доме бабушки и дедушки в Годалминге, чтобы их родители могли путешествовать и строить свои карьеры. Сейчас они здесь только потому, что бабушка захотела отправиться в круиз.
– Не буду бороться с тобой за эту честь, – говорит Линда.
Симона поворачивается к Шону и одаривает его взмахом ресниц.
– Кроме того, – игриво говорит она, – вы же знаете, что я сделаю для вас все, что угодно, да?
Шон тихо смеется и кладет руку ей на плечо. Ласково поглаживает ее кожу большим пальцем, отчего у нее по спине бегут мурашки.
– Ты просто маленькое чудо, да? – говорит он.
Глава 29
Телефон будит меня в половине девятого. Сначала я думаю, что это будильник – вчера у меня не было сигнала, – но это Индия. Там, где она сейчас, время коктейлей, хотя все, что я слышу, это грохот и шум проходящего поезда. Она единственная, кто звонит мне в эти выходные. Дело в неловкости? Или просто старое доброе «с глаз долой – из сердца вон»? Неужели у меня действительно нет друзей, которые помнили бы обо мне, когда меня нет рядом?
– Как дела? – спрашивает она. – О, я тебя разбудила?
– Да, – говорю я и пытаюсь вытряхнуть из мозга сонную дымку.
– Извини, – произносит она, хотя по голосу не скажешь, что ей жаль. Она так привыкла к своим подъемам в шесть тридцать, что ей и в голову не приходит, что другим людям может понадобиться сон. К концу жизни она будет гораздо богаче меня, в этом я уверена.
